— Что ты ей сказала?
— Проблема в том, что сказала мне она. Алдана услышала, как меня тошнит. Она обвинила меня в том, что я вернулась, чтобы навязать тебе чужого ребенка.
— И что ты ей ответила?
— Я сказала, что ей лучше держать свое мнение при себе, если она хочет работать здесь.
— Понятно.
— Она никогда не любила меня, Хавьер. Ты прекрасно знаешь, что Алдана так и не приняла меня как твою жену. Она не позволяет мне ничего делать, ничего трогать, ничего приносить в этот идиотский мавзолей, который ты называешь своим домом. Я стараюсь быть вежливой, но не стану терпеть оскорбления.
— Я тебя понимаю. Я поговорю с ней.
— Только не увольняй ее из-за меня. — Эмелия посмотрела на свои руки. — Я же не уверена, что это она рассказала о моей беременности журналистам.
— Ты готова предоставить Алдане кредит доверия, когда все указывает на то, что она виновата?
— Хавьер, она никогда не выдавала твоих тайн прежде. На вилле сосредоточена вся ее жизнь, ей нравится работать на тебя. Вряд ли она готова рисковать своим местом.
Испанец приподнял лицо жены за подбородок, задумчиво провел подушечкой большого пальца по ее нижней губе.
— Ты слишком доверчива, querida. Даже у близких людей иногда появляются мотивы для предательства.
— Эти сплетни в газетах… — Эмелия скосила глаза на бумажную горку на полу. — Мы можем что-то сделать?
Он поднял жену на ноги, обнял за талию:
— Не волнуйся. Сплетни утихнут, как только новость перестанет быть свежей.
— Но ты веришь, что это твой ребенок? Хавьер понял, что за этим вопросом кроется нечто большее. Эмелия просила его взять на себя обязательства, которых он до сих пор успешно избегал.
Испанец и сейчас не был уверен, что готов. Кто может дать гарантии, что он не станет таким же несостоятельным родителем, как его отец? В последние несколько дней Хавьер начал осознавать, насколько понятие отцовства шире, чем простое донорство спермы. От испанца требовалось дать пожизненную клятву любви и ответственности без условий и ограничений. Его отец оказался на это не способен, после смерти матери он спихнул Хавьера нянькам и учителям, а сам продолжал жить своей жизнью как ни в чем не бывало. Ребенок, которого носила Эмелия, заслуживал лучшей судьбы, и Хавьер собирался сделать все возможное, чтобы окружить его теплом и любовью.
— Это наш ребенок, Эмелия. Я горжусь тем, что я его отец.
Эмелия порывисто обняла мужа:
— Я люблю тебя.
— Я очень рад, что ты об этом вспомнила.
— Если бы я не вспомнила, я бы влюбилась снова.
— Ты думаешь?
— Я знаю. — И она подняла голову навстречу его поцелую.
Париж нежился в бархатном тепле индейского — или, в других странах, бабьего — лета, и каждый новый день оказывался более солнечным и погожим, чем предыдущий. Первую неделю они провели в блужданиях вокруг Лувра и собора Парижской Богоматери, отдыхая в бесчисленных маленьких кафе. Большую часть времени им удавалось избегать репортеров, хотя один особо настойчивый поднялся за ними на Эйфелеву башню в надежде на интервью. Прогоняя его вниз, Хавьер прижимал жену к себе, словно стараясь своим телом прикрыть ее от любопытных глаз. Эмелия светилась изнутри, тронутая таким проявлением заботы и, как знать, может быть, любви. Иногда она замечала, как муж смотрит на нее задумчивым взглядом, как будто открывая ее для себя заново.
Роскошный отель, который забронировал для них Хавьер, находился близко к основным достопримечательностям. Он даже организовал частную экскурсию в Версаль, чтобы жене не пришлось толкаться в толпе туристов.
Они шли мимо фонтана в королевском парке, когда живот Эмелии скрутило первым спазмом. Она чувствовала недомогание еще накануне, но списала это на слишком обильный ужин в одном из лучших парижских ресторанов.
Хавьер заметил, как жена пошатнулась, придержал ее за талию:
— Осторожнее, милая. Мы не хотим, чтобы ты упала.
Слабо улыбнувшись и цепляясь за мужа, Эмелия прошла еще несколько шагов, но следующий приступ боли пронзил ее как острый железный крюк. Она согнулась, прижала внезапно ставшую липкой руку к животу.
— Эмелия? Что с тобой? — Хавьер схватил ее за плечи. — Тебе плохо?
— Мне… очень плохо. У меня… спазмы… о господи…
Ноги молодой женщины подогнулись, но Хавьер держал ее крепко. Он подхватил ее на руки и обратился к гиду, который вызвал «скорую». Последним, что запомнила Эмелия перед тем, как ее погрузили в машину, были боль и серое от переживаний лицо Хавьера. Потом ее накрыла тьма…
Первым, что она увидела, когда пришла в себя, оказался Хавьер, прикорнувший в кресле рядом с ее кроватью. Он открыл глаза, как только почувствовал взгляд жены. Лицо испанца выразило невероятное облегчение, он протянул руку и переплел пальцы с пальцами Эмелии.
— Как ты меня напугала, querida. Я думал, что опять тебя потеряю. Постарел на десять лет, не меньше.
Эмелия боялась задавать этот вопрос, но не задать его не могла.
— А мой ребенок?
— Прости, mi amor. — Испанец покачал головой. — Врачи не смогли предотвратить выкидыш, но твоя жизнь вне опасности, это самое главное.
Она почувствовала, как умирает надежда. Самым главным для Хавьера было то, что он сорвался с крючка. Ребенка больше нет. Нет обязательств или необходимости притворяться, как он рад грядущему отцовству.
— Какой у меня был срок? — спросила она бесцветным голосом.
— Небольшой. Так мне сказали доктора.
Эмелия молча смотрела ему в лицо. Хавьер поерзал в кресле, опустил взгляд на их сплетенные руки.
— Я знаю, о чем ты думаешь, Эмелия. Я заслужил это после того, как принял известие о твоей беременности. Я не проявил слишком большого энтузиазма.
— Оставь меня одну.
— Но мы должны поговорить о будущем.
— Я не хочу сейчас говорить. — Эмелия вырвала у него свою руку и спрятала ее под простыню.
Хавьер поднялся медленно, как будто последние события действительно превратили его в ревматического старика.
— Я подожду снаружи.
Эмелия сдерживала слезы, пока за мужем не закрылась дверь. Только после этого она разрыдалась. Значит, Хавьер хотел поговорить с ней о будущем? Каком будущем? Она позволила себе поверить, что у их союза есть еще один шанс, но за все время испанец так и не сказал жене, что любит ее. Он никогда не открывался перед ней полностью, Эмелии было не по силам проникнуть в бастион его сердца. Особенно сейчас, без ребенка, которого она так хотела. Ребенок должен был стать ключом, с его помощью Эмелия надеялась показать мужу, что значит любить. Разве она не видела облегчения на его лице? Выкидыш означал, что Хавьер сможет продолжать жить так, как жил, свободный, ничем не связанный. «Ну что же, я дам ему еще большую свободу, чем та, на которую он рассчитывает», — решила Эмелия.
