– Куда уж хуже, – проныл подозреваемый, – хуже уже
некуда... Вот ведь зараза Тонька, не иначе, она средство от тараканов в самогон
добавляет!
– У меня тоже на этот счет имеются сильные
подозрения, – кивнул участковый с сочувствием и тут же спохватился: – Не
сбивайте следствие с толку, гражданин Сапрыкин! Колись, Игнат! Тебе за это,
может быть, срок убавят...
– Ну, взяли мы это сельпо... – покаянно проговорил
Игнат. – Да там и было-то всего ничего... подумаешь, водки пара ящиков да
сигарет несколько блоков...
– Не пара ящиков, а ровным счетом десять, – строго
поправил его Иваныч. – И сигарет было не несколько, а целых пятьдесят
блоков... А порошок стиральный забыл? А средство «Цунами»? А свечи
ароматические? А мышеловки артикул 42-34-Е? Слушай, Сапрыкин, зачем тебе
мышеловки-то понадобились?
– Да как-то так под руку попались... – уныло признался
Игнат. – Сам не знаю зачем...
– Ладно, Сапрыкин, с этим вопросом мы еще разберемся. Сейчас
тебе другое дело светит, куда серьезнее...
– Не, Иваныч, если ты мне кассу леспромхоза шьешь, так это
ты зря, меня тут тогда и близко не было...
– А, так леспромхоз – тоже твоя работа? – оживился
участковый. – Но я сейчас о другом. На тебе, Сапрыкин, убийство, а это
совсем другая статья и совсем другой срок...
– Убийство? – Игнат заметно побледнел. – Какое еще
убийство? Я что, вчера по пьяни Леху пришиб?
– Жив твой Леха, – успокоил его Иваныч, – жив,
только с похмелья мается... А на тебе, Сапрыкин, убийство нового русского.
Того, который на твоем старом участке дом выстроил!
– Чего?! – Лицо Игната вытянулось. – Знать ничего
не знаю! Я тут не при делах!
– Вчера, Сапрыкин, многочисленные свидетели видели, как вы
приходили к его дому и устроили там скандал, – включился в разговор
капитан Белкин.
– Ну, мало ли что скандал, – заныл Игнат, – я там,
почитай, каждый день бываю, потому как он мне по жизни должен... Что ж мне его
– каждый раз убивать?
– Каждый не надо, достаточно одного! – возразил
участковый. – Во всяком случае, мотив у тебя был...
– Какой еще мотив? – заныл Игнат. – Не знаю
никакого мотива! У меня и в школе по пению твердая двойка была!
– Ничего, Игнат, ты у меня сейчас на пятерку запоешь! –
заверил его Иваныч. – Признавайся – убил Баруздина?
– Вот те крест, Иваныч! – Сапрыкин ударил себя кулаком
в грудь. – Не убивал я его, мамой клянусь! Зачем мне его убивать, когда
мне там завсегда деньги перепадали...
– А где вы были сегодня с десяти тридцати до одиннадцати
утра? – осведомился Иван Петрович.
– С десяти до одиннадцати? – Игнат вылупился на
капитана. – Так здесь был, в сарае, без этих... без задних ног валялся!
– Это может кто-нибудь подтвердить?
– Вот что, Петрович... – неохотно протянул участковый,
наморщив лоб и почесывая затылок. – Чтото у тебя и правда не
вырисовывается... Я, конечно, человек маленький, только я Тонькин самогон знаю.
Ежели они трехлитровую банку на месте оприходовали, а потом еще здесь добавили
– он не то что убийство совершить, он до отхожего места самостоятельно дойти не
мог. Тонькин самогон, он ведь покруче этого... оружия массового поражения!
– Однако сейчас подозреваемый пытался совершить
побег... – не слишком уверенно возразил коллеге капитан Белкин.
– Именно что пытался, далеко-то не убег! И потом – время-то
прошло, он уж немного очухался, пришел в себя. А утром... утром он вряд ли на
что был способен!
– А как же топор? – спохватился Иван Петрович. –
На месте преступления обнаружен топор подозреваемого!
– Топор? – переспросил Иваныч. – Топор, это,
конечно... Слушай, Сапрыкин, у тебя топор имеется?
– Топор? – подозрительно переспросил Игнат. –
Топор-то имеется, как же без топора... без топора никак... без топора простому
человеку невозможно...
– И на топорище ваши инициалы выжжены? – уточнил
Белкин.
– Какие еще нициалы? – насупился Игнат. – Я насчет
этого никогда, вот хоть Иваныча спросите. Водку там или самогон – это конечно,
а никаких таких нициалов...
– Я говорю, буквы на топорище выжжены? «И» да «С»?
– А, ну как же! – Игнат солидно кивнул. – Игнат,
значит, Сапрыкин, а то ведь у нас народ такой – свистнут, потом ничего не
докажешь... а так, если буквы, оно вернее...
– Значит, вы признаете, Сапрыкин, что это ваш топор? –
развивал успех Иван Петрович.
– Ничего я не признаю! – возразил Игнат. – Нету у
меня такой привычки признавать, чего не было! А топор этот у меня кто-то спер
на той неделе, так что и буквы не помогли!
– Спер? – недоверчиво переспросил капитан. – Кому
ваш топор понадобился?
– Не скажи, начальник! Топор – он завсегда нужный, без
топора мы никуда...
– Ладно, Иваныч... – Капитан Белкин тяжело
вздохнул. – Забирай всех троих по делу об ограблении сельпо, тут вроде все
ясно. А насчет убийства... придется дальше разбираться.
* * *
Марианна Васильевна отлежалась, пришла в себя и сумела
приготовить обед. Конечно, без всяких кулинарных изысков – холодный борщ и
жаркое, а на десерт – обычная клубника со сливками, Павел собрал корзиночку с
грядки.
Несмотря на уныние, царившее в доме, все его обитатели
явились к обеду и кушали с большим аппетитом.
«Наверное, это от нервов, – думала Надежда, глядя как
Петр Афанасьевич наворачивает жаркое, – а может, он решил отъесться
напоследок, пока из дому не выгнали...»
Старик не вызывал у нее теплых чувств, однако было его
жалко, как всякого пожилого, одинокого и неприкаянного человека.
Алиса к обеду переоделась в темненькое платьице, не слишком
короткое, и задрапировала открытый вырез красивым золотисто-черным шарфом. Благодаря
этому она выглядела не так вызывающе.
Поначалу новоиспеченная вдова пыталась капризничать. Нехотя
похлебала холодный борщ и отдала Марианне полупустую тарелку. Затем отвела было
руку Марианны, когда та пыталась положить ей кусок жареного мяса, но столкнулась
с насмешливым взглядом Надежды, которым та хотела сказать, что если есть не
хочется, то зачем тогда вообще в столовую приходить. Сидела бы в темной спальне
и предавалась скорби. Хотя никого в доме такое поведение не могло бы обмануть.
Очевидно, Алиса поняла Надеждины выразительные взгляды и, несмотря на натянутые
отношения, не могла с ней не согласиться, так что взяла в руки нож и вилку и
ела как все.
Поведение ее очень подходило к характеристике, данной
Пушкиным княжне Людмиле, когда ее похитил злой карла Черномор.
– Не стану есть, не буду слушать!
