— Куда ты, Гилберт? — как-то вечером спросила Роза, когда я кончил пить чай после хлопотливого дня на ферме.
— Пройдусь немножко, — ответил я.
— А ты всегда так тщательно чистишь шляпу, и причесываешься, и надеваешь новенькие щегольские перчатки, когда хочешь немножко пройтись?
— Не всегда.
— Ты ведь идешь в Уайлдфелл-Холл, верно?
— С чего ты взяла?
— Вид у тебя такой. Но лучше бы ты туда так часто не ходил!
— Чепуха, деточка. Я полтора месяца там не был. О чем ты говоришь?
— Просто на твоем месте я бы держалась от миссис Грэхем подальше.
— Роза, неужели и ты поддалась общему предубеждению?
— Не-ет, — ответила она нерешительно. — Но последнее время я столько про нее наслышалась и у Уилсонов и у Миллуордов, да и мама говорит, будь она порядочной женщиной, так не жила бы здесь одна. И разве ты забыл, Гилберт, как прошлой зимой она объяснила, почему подписывает картины неверно? Что у нее есть близкие… или знакомые, от которых она прячется, и она боится, как бы они ее не выследили? И как потом она вскочила и вышла из комнаты, когда пришел кто-то, и она не хотела, чтобы мы его увидели? А Артур так загадочно сказал, что это мамин друг?
— Да, Роза, я все это помню. И могу извинить твою подозрительность, потому что, не знай я ее, как знаю, так и сам, возможно, сопоставил бы все это и поверил тому, чему веришь ты. Но, благодарение Богу, я ее знаю. И я буду не достоин называться человеком, если поверю о ней чему-нибудь дурному, пока не услышу подтверждение из ее собственных уст. Уж скорее я поверил бы такому о тебе, Роза!
— Гилберт, ну что ты говоришь?
— Значит, по-твоему, что бы там про тебя ни шептали Уилсоны и Миллуорды, я не должен был бы им верить?
— Еще бы!
— А почему? Потому что я знаю тебя. Ну вот и ее я знаю не хуже.
— Вовсе нет! Что ты знаешь о ее прошлой жизни? Год назад ты ведь и представления не имел, что она живет на свете!
— Неважно. Можно посмотреть человеку в глаза, заглянуть ему в сердце и за какой-то час узнать о его душе столько, сколько и за всю жизнь не обнаружишь, если он или она не захотят тебе открыться или у тебя не хватит ума понять то, что тебе откроется.
— А, так ты все-таки идешь к ней!
— Конечно.
— Но, Гилберт, что скажет мама?
— А зачем ей об этом знать?
— Если ты и дальше будешь так продолжать, от нее ведь не скроешь!
— Продолжать? Что продолжать? Мы с миссис Грэхем просто друзья и такими останемся, и никто на свете не может этому помешать или встать между нами!
— Если бы ты слушал, что они говорят, то вел бы себя осторожнее — и не только ради себя, но и ради нее. Джейн Уилсон считает, что твои визиты туда просто еще одно доказательство ее безнравственности!..
— Чтобы Джейн Уилсон провалилась в тартарары!
— А Элиза Миллуорд очень из-за тебя огорчается.
— Пусть ее.
— И все-таки на твоем месте я не стала бы.
— Не стала бы — чего? Откуда они знают, что я туда хожу?
— От них ничего не спрячешь. Что угодно сумеют выведать и подсмотреть.
— Об этом я не подумал. И они смеют превращать мою дружбу в новую пищу для сплетен и клеветы против нее? Во всяком случае, вот доказательство их лживости, если тебе требуются доказательства. Опровергай их, Роза, когда только сможешь!
— Но они прямо при мне ничего не говорят. О том, что они думают, я знаю только по намекам и умолчаниям. И еще из чужих разговоров.
— Ну, хорошо, сегодня я не пойду, тем более что время позднее. Но пусть они отсохнут, их проклятые языки! — проворчал я со злостью.
И как раз в эту минуту в комнату вошел священник. Мы так увлеклись нашим разговором, что не услышали его стука. По обыкновению, поздоровавшись с Розой отечески ласково — она была его любимицей, — старик смерил меня строгим взглядом.
— Ну-ну, сэр! — начал он. — Да знакомы ли мы с вами? Ведь уже… дайте-ка подумать… — продолжал он, опуская дородное тело в кресло, которое ему услужливо придвинула Роза. — Ведь, по моему счету, уже шесть недель, как вы не переступали моего порога! — Он отчеканивал каждое слово и постукивал палкой по полу.
— Неужели, сэр? — сказал я.
— То-то и оно! — Он добавил торжественный кивок и продолжал взирать на меня с величавым неудовольствием, положив ладони на набалдашник зажатой между колен толстой трости.
— Я был очень занят, — сказал я, так как от меня, видимо, ждали оправданий.
— Занят! — повторил он с усмешкой.
— Да. Вы ведь знаете, я убирал сено, а теперь начинается жатва.
— Гм-гм!
Но тут вошла матушка и отвлекла от меня внимание, почтительно, радостно и многословно здороваясь с его преподобием. Как жаль, что он не пришел чуточку пораньше, к чаю! Но если он сделает ей честь и выпьет чашечку, она тут же заварит свеженького.
— Не для меня, благодарю вас, — ответил он. — Я тороплюсь домой.
— Право, останьтесь и выкушайте чашечку. Через пять минут все будет готово.
Но он величественным жестом остановил ее и произнес:
— Вот чего бы я выпил, миссис Маркхем, так это стаканчик вашего превосходного эля!
— Да на здоровье! — воскликнула матушка, быстро дернула сонетку и приказала подать любимый пастырский напиток.
— Я просто подумал, загляну-ка к вам на минутку, раз уж иду мимо, и пригублю ваш домашний эль. Я возвращаюсь от миссис Грэхем.
— Да неужто?
Он сурово кивнул и добавил грозным голосом:
— Я почел это своим долгом!
— Право?
— А почему, мистер Миллуорд? — спросил я, но он ответил мне строгим взглядом и, отвернувшись к матушке, повторил, пристукнув палкой:
— Я почел это моим долгом!
Матушка, сидевшая напротив него, замерла от ужаса и восхищения.
— «Миссис Грэхем!» — сказал я, — продолжал священник, укоризненно покачивая головой. — «Миссис Грэхем, что означают ужасные, доходящие до меня слухи?» А она говорит, делая вид, будто не понимает: «Какие слухи, сэр?» Но я прямо ей объявил: «Мой долг, как вашего пастыря, высказать вам прямо, что недопустимого я сам нахожу в вашем поведении, что я подозреваю и что мне о вас рассказывают другие!» Так я ей и сказал!
— Да, сэр? — вскричал я, вскакивая на ноги и ударяя кулаком по столу.
Но он только покосился на меня и произнес, обращаясь к матушке:
— Это был тяжкий долг, миссис Маркхем, но я ей сказал все!
— А как она? — спросила матушка.
