Не замечая меня, он начал расхаживать по комнате в страшном волнении, ломая руки, стеная, невнятно бормоча. Я повернулась, желая дать ему понять, что он не один здесь, но он ничего не видел вокруг. Так, может быть, когда он повернется ко мне спиной, я успею тихонько выскользнуть из комнаты? Я поднялась с дивана, но тут он меня заметил, остановился как вкопанный, вытер мокрый лоб, с каким-то противоестественным спокойствием приблизился ко мне и глухим, почти гробовым голосом произнес:
— Миссис Хантингдон, я вынужден завтра же покинуть ваш дом.
— Завтра! — повторила я. — О причине мне спрашивать не надо.
— А, так вы ее знаете! И способны сохранять такое равнодушие! — сказал он, глядя на меня с глубоким изумлением, к которому, как мне почудилось, примешивалось горькое возмущение.
— Мне уже давно известно… — Я вовремя спохватилась и договорила: —…что за человек мой муж, и поразить меня более ничто не может.
— Но это… как давно вам известно это? — сурово спросил он, стискивая кулаки и внимательно всматриваясь в мое лицо.
Я почувствовала себя преступницей, застигнутой на месте преступления.
— Не очень давно.
— Вы знали! — вскричал он с гневом. — И не сказали мне! Вы помогали обманывать меня.
— Милорд, обманывать вас я не помогала.
— Так почему же вы мне не сказали?
— Потому что знала, как вам это будет тяжело. Я надеялась, что она вспомнит о своем долге, и тогда не будет надобности причинять вам…
— Боже мой! Так сколько же это продолжалось, миссис Хантингдон? Сколько? Скажите же! Мне необходимо знать правду! — воскликнул он с неистовством.
— Мне кажется, два года.
— О Господи! И она столько времени меня обманывала? — Он отвернулся, подавляя мучительный стон, и вновь заметался по комнате в страшном волнении. У меня сжалось сердце, и я попыталась его утешить, хотя и не знала как.
— Она дурная женщина, — сказала я. — Она низко обманывала и предавала вас, и столь же недостойна ваших сожалений, как была недостойна вашей любви. Так не допустите же, чтобы она и дальше вас ранила. Порвите с ней, отриньте ее…
— Но вы, сударыня, — гневно перебил он меня, — вы тоже меня ранили, столь бессердечно пряча от меня правду.
Во мне внезапно вспыхнул гнев. Такой ответ на мое искреннее сочувствие! Мне невыносимо захотелось сказать что-то резкое в свою защиту. Но, к счастью, я удержалась. Он с такой мукой вдруг ударил себя по лбу, отвернулся к окну и, подняв глаза к безмятежному небу, пробормотал:
— Господи, хоть бы умереть!
И я почувствовала, что добавить еще хоть каплю горечи к и без того переполненной чаше было бы и правда верхом бессердечности. Но, боюсь, в моем голосе было больше холодности, чем участия, когда я сказала негромко:
— У меня нашлось бы много весомых оправданий, но я не стану их перечислять…
— Знаю! — перебил он поспешно. — Вы скажете, что вас это не касалось, что мне самому следовало бы заботиться о себе, что, по собственной слепоте попав в ад, я не имею права винить других за то, что они считали меня разумнее, чем я оказался…
— Да, я готова признать, что виновата перед вами, — продолжала я, словно не услышала этих горьких слов, — но было ли причиной малодушие или искреннее заблуждение, мне кажется, вы меня судите слишком сурово. Две недели назад в первые же минуты после вашего приезда я сказала леди Лоуборо, что сочту своим долгом рассказать вам обо всем, если она и дальше будет вас обманывать, и она ответила, что дает мне полное право поступить так, если я замечу в ее поведении что-нибудь недостойное или подозрительное, но я ничего не замечала и полагала, что она переменилась.
Пока я говорила, он продолжал смотреть в окно и ничего мне не ответил, но мои слова болезненно отозвались в его душе: он топнул ногой, стиснул зубы и нахмурился, как человек, испытывающий физические страдания.
— Виноваты… да, виноваты… — пробормотал он наконец. — Этому нет извинений, и искупить это нельзя ничем, потому что ничто не может вернуть годы проклятой доверчивости, ничто не может стереть их. Ничто, ничто! — повторял он шепотом с таким невыразимым отчаянием, что я не могла счесть его слова обидными.
— Теперь я вижу, что поступала дурно, — ответила я. — И могу только пожалеть, что прежде этого не понимала и что, как вы сказали, вернуть прошлое невозможно.
Что-то в моем голосе или тоне моего ответа, казалось, повлияло на него. Обернувшись ко мне и вглядевшись в сумеречном свете в мое лицо, он сказал гораздо мягче, чем раньше:
— Вы ведь тоже, полагаю, очень страдали!
— Да. Вначале — очень.
— Когда это было?
— Два года назад. И через два года вы тоже будете столь же спокойны, как я теперь… и, надеюсь, гораздо, гораздо счастливее: вы ведь мужчина и можете поступать так, как вам заблагорассудится.
По его губам скользнула улыбка, но бесконечно горькая.
— Так значит, последнее время вы не чувствовали себя счастливой? — спросил он, с видимым усилием стараясь взять себя в руки и оборвать разговор о своем горе.
— Счастливой? — повторила я, почти задетая таким вопросом. — Как можно быть счастливой с подобным мужем?
— Да, я обратил внимание, насколько вы переменились по сравнению с первыми годами вашего брака, — продолжал он. — Что и сказал этому… этому исчадию ада, — пробормотал он сквозь стиснутые зубы. — А он объяснил, что только ваш кислый нрав заставляет до срока увядать вашу юность, старит и обезображивает вас и уже превратил его домашний очаг в подобие монастырской кельи… Вы улыбаетесь, миссис Хантингдон! Вас ничто не трогает. Как я жалею, что не обладаю вашим хладнокровием!
— По натуре я вовсе не хладнокровна, — возразила я. — Однако ценой нелегких уроков и непрестанных усилий научилась казаться такой.
Тут в комнату влетел мистер Хэттерсли.
— Э-эй, Лоуборо! — начал было он, но тут же воскликнул, заметив меня: — А-а! Прошу прощения, что прервал ваш тет-а-тет… Да ободрись же, дружище! — продолжал он, хлопая лорда Лоуборо по спине, даже не заметив, как тот отшатнулся с отвращением и досадой. — Мне бы надо поговорить с тобой.
— Ну, так говори!
— Только я не знаю, по душе ли это придется миссис Хантингдон.
— Тогда это не по душе и мне, — сказал лорд Лоуборо и направился к двери.
— Да нет же, нет! — вскричал Хэттерсли, бросаясь за ним в переднюю. — Если ты мужчина, так будет по душе. Дело вот в чем, милый мой, — продолжал он, понижая голос, но не настолько, чтобы его слова не доносились до меня, тем более что дверь осталась непритворенной. — С тобою, как я смотрю, обошлись по-свински… Да погоди ты, не бесись, я же тебя не оскорбляю, а что по-простецки говорю, так не взыщи. Ты ведь знаешь, я экивоков не люблю и либо прямо все выложу, либо промолчу. Так я пришел… Да постой, дай мне объяснить!.. Я пришел предложить тебе свои услуги: Хантингдон, конечно, мой друг, но дьявольский шалопай, как нам всем известно, так я тебе по-дружески услужу. Я ведь знаю, что тебе надо, чтобы поправить дело, — обменяешься с ним выстрелом, и сразу все как рукой снимет. Ну, а если неровен час… тоже, думается, не страшно при твоей-то отчаянности. Ну, давай же руку и не хмурься так. Назови только время и место, а остальное беру на себя.
