— Отстань ты от меня, — не выдержал Ениколопов. — Что тебе надо… сволочь? Чего пристал, голубая шкура?
— Листок бумаги, — велел жандарм. — У тебя найдется?
Врач достал из нагрудного карманчика рецептурную книжицу, вырвал чистый бланк. Швырнул его жандарму.
— Давай, — сказал полковник. — Быстренько… А потом пойдем вместе на поминки и напьемся, как старые добрые свиньи!
— Но я могу быть уверен…
— Да хватит уже! — ответил жандарм. — Что ты гувернантку-то из себя строишь? Будто я тебя не знаю… Или тебе пилу напомнить?
— Но вы обещаете мне…
— Ничего я тебе не обещал и не обещаю! Вот назови сначала бомбистов, а потом проси, что хочешь… Или — в четыре звена, подкандальник в правую ручку, и — пошел по канату!
— Мерзость! — выругался Ениколопов. — Ладно, пиши… Пиши, мне их не жалко. Я не могу разделять их программы… Совсем осатанели! Им бы рвануть сначала тебя, а потом уже Влахопулова. Дураки, молокососы!
— Время не ждет, — торопил жандарм. — Да и выпить хочется. Давай…
— Пиши: Остапчук Герасим, без определенных занятий, проживает в номерах вдовы Супляковой…
— Валяй дальше, — подстегнул жандарм, наслаждаясь.
— Зудельман Исайка, портной, свое дело на Пушкинской…
— Давно догадываюсь. Дальше!
— Гимназист Борис Ляцкий, сын инспектора…
— Сопляк, — заметил жандарм. — Отца жалко, уважаемый человек. Мать достойная женщина… Все?
В лице Ениколопова что-то изменилось:
— Нет, еще один.
— Кто?
— Санитарный инспектор… Борисяк!
Аристид Карпович отбросил от себя карандашик.
— А вот это уже неблагородно, — сказал он с упреком. — Чтобы разрешить партийные разногласия и убрать своего противника, совсем незачем прибегать к помощи корпуса жандармов его императорского величества. Борисяк со своими марксистскими кружками далеко от меня не ускачет. Придет время! Но сейчас-то он — тихий. Книжки читает… Стыдитесь, дорогой Вадим Аркадьевич! Нехорошо-с. Все-таки — дворянин…
Они снова перешли на «вы».
Ениколопов поднял с пола оружие, уверенно сунул в карман свой браунинг.
— Обычно, господин полковник, — сказал он с усмешкой, — такие вещи оплачиваются. И — неплохо!
— Идите вы, сударь, к такой-то матери, — ответил жандарм вежливо. — Есть люди, которых я покупаю за кусок хлеба Ну а вы-то и так хорошо живете!..
Мышецкий успел уже вздремнуть, когда чья-то прохладная рука легла на его воспаленный лоб. Он поднял голову — перед ним стояла Конкордия Ивановна (тоже не последнее лицо в этой картине «глуповского междоусобия»).
— Что вам, дорогая? — тихо спросил Мышецкий.
— Вы уже вступили, князь, в новую должность?
— Да, вступил. Временно.
— А кто же теперь будет «вице»?
— Атрыганьев. Тоже — временно.
— Все временные. Одна я здесь — вечная, — ответила женщина и, нагнувшись, поцеловала его долгим, стонущим поцелуем…
Разморенный от вина и слез, Сергей Яковлевич даже не заметил, как Монахтина удалилась. А когда снова открыл глаза — перед ним сидел уже Сущев-Ракуса. Жандарм был пьян в стельку, но язык у него был подвязан по-прежнему крепко.
— Ениколопов-то, — сказал он, — отомстить мне возжаждал за что-то. Решил споить меня! Бутылки по четыре вылили. Теперь он там под столом валяется, как свинья, а я здесь, дорогой князь, перед вами… Аки голубь!
Он набулькал себе зельтерской, посмотрел на бегущие со дна бокала веселые пузырьки.
— А здорово бабахнуло! — вдруг сказал полковник. — В целом квартале — стекол как не бывало… Это не динамит и не «гремучка». Видать, немецкая химия… Дремлюга-то здорово прокакал!.. Вы, князь, протрезвели, душа моя?
— Да, ничего. Но что мог сделать ваш Дремлюга?
— Что? Да он, подлец, никого вдогонку не послал.
Сергей Яковлевич посмотрел на жандарма с удивлением:
— А разве…
— Только так, — опередил его жандарм. — Вы думаете, князь, за вами никто не едет? Оглянитесь!
— Ну, я оборачивался! И не один раз.
— И никого не видели?
— Никого.
— Вот и отлично. Значит, ваш покорный слуга наладил охрану, которой вы даже не замечаете…
Аристид Карпович отхлебнул зельтерской, замурлыкал:
Эта песня без конца,
начинай сначала:
лавров ждешь ты для венца.
Лавры — в суп,
тебе — мочала…
Сергей Яковлевич окончательно протрезвел:
— Хватит, полковник. Лучше скажите, что будет дальше?
— Дальше? Смею заверить ваше сиятельство, что впереди нас ожидают великие события!..
2
Жандарм не обманул молодого губернатора: в ту же ночь были арестованы участники покушения на Влахопулова (двое из них оказали вооруженное сопротивление, и портной Зудельман погиб в перестрелке).
Одновременно вторично провели обыск у Ивана Степановича Кобзева: этот человек сделался за последнее время чуть ли не личным врагом Сущева-Ракусы, ибо вставлял палки в колеса «полицейского социализма».
Вслед за тем Аристид Карпович начал планомерный промышленный террор. Он подкладывал под конторы частников, как гремучую петарду, своего «социалиста» Виктора Штромберга, и Уренскую губернию — раз за разом — потрясали короткие взрывы стачек с копеечными требованиями.
— А вы не боитесь пересолить, полковник? — спросил Сергей Яковлевич у жандарма.
— Нет, князь. Грядущее уступит предо мною…
Уренских капиталистов лихорадило в пугливом ознобе. Они боялись обращаться за помощью к правительству, так как между ними и правительством вдруг выросла полицейская стена.
В городе, как следствие уступок бастующим, открылись чайные и читальни, образовалось общество трезвости. Учитель гимназии Бобр читал рабочим лекции по экономике, оперируя выкладками из Струве; мясники послали письмо Льву Толстому с просьбой объяснить им — в чем смысл жизни?
Сам же полковник, оставаясь в тени, развернул пропаганду «копейки». Началось постепенное разложение необразованного пролетария. Из рабочих слободок все чаще слышалась полюбившаяся песня:
Всюду деньги, деньги, деньги,
всюду деньги — господа!
А без денег жизнь плохая —
не годится никуда…
Императрица — наконец-то, с помощью Серафима Саровского, — родила наследника престола, и уши уренских обывателей несколько дней ломило от благовеста церковных колоколов. Во время торжественного богослужения, где возглашалось многолетие, Мышецкий совсем неожиданно встретился с Ениколоповым:
