— Моему коню еще не пришло время валяться. Я только прошу вас поддержать меня своим духовным авторитетом, когда я примусь за дело…
Два голубя, воркуя, уселись на подоконник. Мелхисидек напряженно и мрачно следил за их поцелуями.
— Жаль, — сказал он, — жаль…
— О чем вы? — спросил Мышецкий.
— Помру вот… скоро! — И совсем неожиданно закончил: — Ежели, князь, жандарм на твою доску станет — ну, куды ни шло, я подкачну вас. А ежели нет…
Он снова надолго замолчал.
— Тогда? — напомнил Сергей Яковлевич. Мелхисидек бросил в голубей коркой, стал горячо просить:
— Слушай, князь, понравься жандарму… а? Понравься, милый. Жандарм-то с головой мужик, не с пенька сшибленный!
«Что за нежная любовь между ними?» — задумался Сергей Яковлевич и согласился:
— Я не знаю, сумею ли я понравиться начальнику губернского жандармского управления, но встретиться с ним я вам обещаю, ваше преосвященство!..
Возвращаясь с монастырского подворья, Мышецкий решил повидаться с Иваном Степановичем, который поселился в гостинице «Золотой якорь» (в просторечии — «Золотая вошь»). Князь был раздосадован по многим причинам, не мог оформить обилия впечатлений, потому и говорил отрывочно, раздраженно.
Кобзев молча слушал его, чесал бороду, покашливал.
— Вы растеряны, — заметил он Мышецкому. — И мне понятна ваша растерянность. Пошлость ведь имеет громадную силу. Об этом очень хорошо сказал еще Щедрин… И она всегда застает свежего человека врасплох. Она сминает его, вяжет. По рукам и по ногам. Старается сразу же подчинить его себе… Но есть — выход!
— Какой же?
— Подчиниться этой пошлости.
Сергей Яковлевич был искренне возмущен:
— И это советуете мне… вы? Именно вы советуете?
— Да я, — кивнул Кобзев. — Во время моих скитаний по России я часто встречался с администраторами подобного толка. Вроде вас, князь. Среди них попадались люди отменного духа и разума. Они долго не давались под седло условиям. Но условия российской действительности оказывались сильнее их!
— И каков же был конец? — спросил Мышецкий удрученно.
— В лучшем случае они… спивались.
— А в худшем?
Иван Степанович не ответил, разглядывая свои синеватые пальцы. На одном из них еще был заметен слабый оттенок от узенького колечка.
— Хлеб, — неожиданно произнес он. — Вот что выручит вас. Накормите людей — и ваша служба обретет благородную цель! В борьбе за русский хлеб вы никогда не замараете себя пошлостью. Народ будет благодарен вам…
Сергей Яковлевич взволнованно пробежался из одного угла комнаты в другой, куснул косточки пальцев.
— Ах, — сказал он, — я понял вас. Но поручить дела переселенцев, бредущих через всю Россию, моей канцелярии — это значит сразу же погубить все дело! Сегодня я обнаружил в хлебе куколь… Это ужасно!
Кобзев решительно пресек его жалобы:
— Постойте, князь. Чего вы хотите?
Сергей Яковлевич развел руками.
— Ну… — сказал он неопределенно.
— Вы и сами, выходит, не знаете?
— Нет. Я знаю. Мои намерения добрые, — заговорил Мышецкий. — Но положение отчаянное. Скоро вот нагрянут орды искателей счастья, голодные, рваные, хворые… Как я с ними управлюсь? Не могли бы вы, Иван Степанович, сообразуясь с обстоятельствами и опытом, наметить для…
— Для кого? — перебил его Кобзев.
— Пусть будет так. Хотя бы — для меня. Наметить конкретные меры, чтобы распутать этот клубок? Мне не справиться…
Пошлепывая себя ладонями по коленям, Кобзев четко и ясно выговорил:
— Слушайте! Надобно энергично пропустить переселенцев через просторы Уренской губернии. Используя для этого всё: поезда, пароходы, плоты, лошадей. Строгий карантин! — подчеркнул он.
Сергей Яковлевич одобрительно поддакнул:
— Строгий… я согласен!
— А часть переселенцев, — пояснил Кобзев, — отсеять. Поняли? Сразу же отсеять. И посадить их на этих землях.
— На каких на этих?
— Естественно, на пустошах, — невозмутимо ответил тот. — Две такие губернии, как Уренская, могут прокормить Россию.
Сергей Яковлевич подумал и рассмеялся.
— Если бы это было возможно! Эх, Иван Степанович, вашими бы устами… Но ведь я дам только землю. Только голую землю! А где — дома, пособия, плуги, скотина, горшки?.. Где я возьму для них яровые, если в губернии жрут хлеб пополам с куколем?
Он огорченно махнул рукою:
— Плевелы, кругом одни плевелы…
Кобзев снова глухо раскашлялся и отошел к окну.
— Иного выхода, — сказал он натужно, — у вас нет!
3
Свидание, на котором так настаивал Мелхисидек, все-таки состоялось. Причем встреча с губернским жандармом произошла случайно.
Возвращаясь домой по темным улицам, Сергей Яковлевич заметил брызжущие светом окна особнячка. Через распахнутые форточки пахнуло табачным угаром мужской компании.
— Жандарм гуляет, — подсказал кучер. — Намается за день на мельнице своей, вот и… гуляет!
— На какой мельнице?
— Да сказывают так-то. Быдто у жандарма мельница така есть. Сунет в жернова человека, а сзаду порошок выходит.
— Не болтай глупостей. Ну-ка заворачивай, братец…
Позвонил. Угрюмая кухарка пропустила его внутрь. Стоя в тесном коридорчике, Мышецкий слышал щелканье бильярдных шаров, в гуле голосов позвякивали стаканы.
— Сейчас выйдет, — буркнула кухарка.
Дверь из комнат открылась, и перед вице-губернатором предстал сам полковник Сущев-Ракуса. У этого крепкого человека (человека уже в летах) шеи почти не было, а будто прямо из плеч росла круглая голова, жесткие зачесы были гладко прифабрены над ушами.
Взмахнув намеленным кием, жандарм шевельнул одним усом, присматриваясь. Сергей Яковлевич шагнул навстречу.
— Если гора не идет к Магомету, — сказал он дружелюбно, — то Магомет идет к горе… Не так ли?
— Но вы не должны иметь на меня сердца. Я хотел посетить вас непременно после визита предводителя дворянства! Раздевайтесь, князь.
— Да, — согласился Мышецкий, стягивая галоши, — господин Атрыганьев ведет себя недостойно… У вас гости, полковник?
— Так, приятели.
Через открытую дверь Сергей Яковлевич разглядел шумливое скопище незнакомых офицеров, путейских техников. И среди них похаживал с мелком в руке Осип Донатович Паскаль, «выбитый» из службы по грозному «третьему пункту».
Это несколько покоробило князя.
— А этот… тоже у вас бывает? — спросил он.
