— Не верьте, Сергей Яковлевич, — утешил его Сущев-Ракуса. — Теперь революционер дохлый пошел, он больше книжки читает. А прочтет — болтать начинает. Государственный банк — дело не шуточное, тут смелость нужна!
Помолчав, Мышецкий признался:
— А мне сегодня одну гадость подсунули…
— Это я подсунул, ваше сиятельство, — вдруг рассмеялся жандарм. — Изъял из обывательской почты!
— Вы? — удивился Мышецкий.
— Конечно же, князь. Пока я в Уренской губернии, вы за мною, как за каменной стеной!..
Сергей Яковлевич откровенно спросил жандарма об Атрыганьеве, и полковник ответил так:
— Меня больше занимают деповские социалисты. На всякий же случай, спешу предупредить вас, князь: хоругви и знамена этих «союзников» хранятся в кафедральном соборе. Мелхисидек мелет муку, которую подсыпает ему Атрыганьев, — так вы, князь, не оступитесь между жерновами!
— Постараюсь быть осторожным, — сказал Мышецкий.
— Во-во, — похвалил князя жандарм. — Осторожность не помешает…
Мышецкий не заходил в эту ночь в банк, но утром Чиколини сам явился к нему в присутствие — серый от бессонницы и мрачный. Не спеша поставил в угол шашку, откинул полу старенькой шинели, достал платок и высморкался.
— Ну? — подстрекнул его Сергей Яковлевич. — Что там?
— Мужик умер на Петуховке, — сказал полицмейстер. — Сей день хоронить будут. Говорят, от холеры…
— Постойте, сначала — о банке. Подтвердились слухи или же пустое?
— С банком все ясно, — пояснил Чиколини. — Копают сволочи, и здорово копают. С часу ночи до пяти утра непрестанно. Видно, спешат. Больно деньги понадобились. Скоро и наверх вылезут…
Сергей Яковлевич помолчал, раздумывая.
— Ну, а что за мужик там помер?
— Да квасом торговал. Признаки нехорошие, а вскрывать не дали. Посылал я наряд полиции — так не дали окаянные покойника в больницу везти…
Мышецкий позвал к себе Борисяка:
— Господин инспектор, вам известно о покойнике с Петуховки, которого сегодня хоронят?
— Безусловно, князь.
— Причина смерти?
— Неизвестна.
— А вскрытие?
— Господин Ениколопов заявил, что это инфлюэнца.
— Но я слышал, что у покойного была холерина?
— И, однако, делать вскрытия не стали.
Сергей Яковлевич не сдержался — трахнул кулаком по столу.
— Почему не стали?..
Борисяк ответил с достоинством:
— Не дерзите, князь. Ениколопов отказался делать вскрытие, ссылаясь на свой диагноз, а родственники покойного отбили труп у полиции.
— Ну а вы-то на что существуете?
— Дайте мне ваши права, и я заставлю делать вскрытие.
— Может, вам еще пушку дать? — Мышецкий подскочил к Борисяку, вытянул перед ним руки: — Почему всё я… все я должен за вас делать?
Поехали вместе — Чиколини остался. На въезде в мещанскую слободку попалась первая пьяная парочка: старый дед и внучек лет пяти. А позади пьяных шла веселая бабушка и подгоняла обоих хворостиной. Когда коляска вице-губернатора поравнялась с ними, бабушка пояснила:
— Гляди-кось: ишо до поминок набрались!..
В конце грязной улочки, вокруг хибарки покойного, уже галдела толпа провожающих. Желтый сундук гробовины вдруг высунулся из окна дома и — под вопли женщин — тут же был принят на руки мужчин.
— Почему через окно? — спросил Мышецкий.
— Примета, — пояснил Борисяк. — Коли выносить через двери — так и второй покойник случится. И несут его, видите, не мослами вперед, а затылком…
Гроб был водружен на телегу. Впереди процессии выстроились молодцеватые парни с топорами в руках. С гиканьем, словно дикари, они вдруг поскакали перед толпой, чертя топорами кресты заклинаний по воздуху. Дополняя ритуал заговора, шла за ними патлатая старуха с метлой. Громко причитая по усопшему, заметала за парнями следы, плевалась в стороны. Глаза у нее желтые, злые — как у волчицы. Сергей Яковлевич был поражен.
— Ну, — сказал он, — всему есть предел. Слава богу, мы живем уже в двадцатом веке. Век покорения электричества и перехода на жидкое топливо…
Не вылезая из коляски, вице-губернатор встал во весь рост и громко прокричал в толпу:
— Остановитесь, православные! Кто здесь ближайшие родственники покойного? Почему тело не было отвезено на вскрытие? Стойте, стойте…
Толпа ответила ревом, над головой Мышецкого просвистел булыжник. Борисяк, нагнувшись, подхватил с земли вице-губернаторскую шляпу.
— Я запрещаю, — продолжал Мышецкий, — хоронить усопшего на кладбище до тех пор, пока вы…
Слова его потонули в злобных выкриках.
— Теперь вы поняли? — спросил Борисяк.
Бледный попик вцепился в коляску, силясь что-то растолковать. Сергей Яковлевич схватил его за скользкую, как рыбья чешуя, ризу. Треснула парча — попа втащили в коляску, посадили между ног.
— Гони! — гаркнул Борисяк.
Кучер нахлестнул лошадей, и процессия вдруг поняла, что у нее отнята главная принадлежность похорон — сам распорядитель их, попик. Этим-то и воспользовался Сергей Яковлевич: натянул шляпу поглубже, снова закричал в толпу:
— Или в больницу, или… Кол осиновый на могилу! Борисяк встряхнул попика в своих здоровенных ручищах:
— Ну, батька! Подтвердите, что вы сейчас слышали… Священник надтреснуто проскулил:
— В больницу, в больницу… От греха подале!
И по городу прошла странная процессия: сначала выезд вице-губернатора, бесноватые парни с топорами, старая ведьма с помелом, сам виновник торжества, везомый на дрогах клячами, дьячок с миской кутьи, далее рыдающие вопленицы, а за ними толпа мещан, вооруженных верою в бога и злостью на медицину…
Ениколопов снова отказался производить вскрытие.
— Я знаю, князь, — заявил он, — что перед нами случай острой инфлюэнци, и — ни более того!
— Вскрывайте, — велел Мышецкий.
— И не подумаю. Я ручаюсь за свой диагноз…
— А я ручаюсь за свой, — озлобленно ответил Мышецкий, — что, в случае вашего отказа, вы в двадцать четыре часа покинете Уренскую губернию… Вскрывайте, а я буду ждать результатов!
Через полчаса, закончив вскрытие, Вадим Аркадьевич вернулся к поджидавшему его вице-губернатору. Стараясь не глядеть в сторону Борисяка, он сказал сквозь зубы:
— Не все же Пироговы, князь… Вот и я ошибся! Велите полиции разогнать провожающих по домам, а родственников покойного упрятать в холерный барак.
— Давно бы так, — буркнул Борисяк. Ениколопов налил себе воды и жадно выхлебал:
