Еще ничего не было решено. Служба начиналась.
— Господи, — молился вице-губернатор, — помоги мне с хлебом! Помоги мне, господи…
Россия бродила — закваска мятежа распирала ее изнутри, ломая ржавые обручи законов, властных окриков и решений сената. Знаменитое «Тащи и не пущай!», долетавшее и до Уренска, уже не сдерживало России; от нарвских закоулков Петербурга растекалась по России — в пику гимну — озорная песня рабочих:
Боже, царя возьми:
нам он не нужен —
в лоб он контужен
японца-а-ами-и…
Ветер войны срывал с фасада империи фальшивые вывески. Благолепие царя-батюшки теперь выглядывало из окошка «Монплезира» как явная историческая нелепость. «Война, — писал в это время Ленин, — показывает всем агонию старой России, России, остающейся в крепостной зависимости у полицейского правительства».
На гноище и развале самодержавия сворачивал свою карьеру Сережка Зубатов. Сто рублей из своей кассы он платил Гапону (об этом никто не знал), а другие сто рубликов попу платила охранка (тоже по секрету). С черного хода в кабинеты министров входил дремучий провокатор Евно Азеф со свежей гвоздичкой в петлице безупречного фрака.
А Россию трясло в военных теплушках, она тяжко бредила в рабочих бараках. Был великий канун — что-то должно было хрустнуть в самодержавии. Но… когда?
Дышалось в этом — 1904 — году учащенно: совсем не так, как в другие времена. «Скоро, скоро…»
ГЛАВА ПЯТАЯ
1
Конкордия Ивановна встала около полудня и чувствовала себя великолепно. Кофе был так ароматен, бублики так хрустящи, уютный халат так нежно касался тела…
Она сидела перед окном и смотрела, как глухонемой дворник ловит к обеду курицу пожирнее. На тесном дворике, огражденном высокой стеной, экономка развешивала меха, готовые укрыться в сундуках до будущей зимы.
В доме остро припахивало нафталином…
Покончив с завтраком, Конкордия Ивановна еще раз перечла записочку, присланную вчера вечером с доверенной монашенкой:
«Ивановна, пошто мучишь? Приезжай, свет мой. Мила ты. Вместях помолимся. Красота писаная! Пред тобою слаб я. Укрепи меня. Ты только выдохни, а я — вдохну. Не тешь беса — приезжай назавтрева. Ждать буду. Старец твой немощный
Мелхисидек».
«А я вот и не приеду, — сказала Монахтина про себя. — Много ты воли взял, черт старый…»
В дверь постучали, и Конкордия Ивановна запахнула халатик на пухлых коленях. Бочком заскочил Паскаль и часто-часто зачмокал руку Монахтиной, целуя все выше и выше, пока она не ударила его по лбу:
— Ну, будет! Говори дело…
Осип Донатович сытым котом заходил вокруг красавицы, неслышно ступая на полусогнутых ногах по толстому ворсу ковра.
— Сын Иконникова приезжает из-за границы, — выложил он перед Монахтиной первую новость.
— Геннадий Лукич? — обрадовалась женщина. — О-о, как он, наверное, изменился… Что еще?
Титулярный советник в отставке докладывал:
— Ениколопова видел… Он чем-то сильно озабочен!
— Знать бы — чем? — призадумалась Монахтина.
— Не пойму сам, но чем-то озабочен. Велел вам кланяться. И ругал князя, который, несмотря на все его внушения, все-таки оставил Борисяка при себе.
— Так-так, — быстро прикинула Конкордия Ивановна, мечтательно прищурясь. — Хорошо, что ты мне это сказал…
Женщина слегка прищелкнула пальчиками:
— А что делает княгиня?
— Вице-губернаторша изволит иной день выезжать в город.
— Но бывает… — подсказала Монахтина.
— …только в Гостином, — подтвердил Паскаль. — И берет все аршинами.
— И все в долг?
— Просит записать…
— Учту, — сказала Монахтина.
— Сам же князь, — продолжал Паскаль, — пребывает в неуставной деятельности. Вчера посещал хлебные магазины, но — вот дурак! — ему показали зерно, в котором он ничего не смыслит. А зерно уже перегорело — сеять его нельзя…
Конкордия Ивановна облизнула сочные губки.
— Миленький, — сказала она, — о чем он думает? Казалось бы, и человек не глупый… Аристид Карпыч знает об этом?
— Очевидно.
— Тогда вот что, — распорядилась Конкордия Ивановна. — Постарайся внушить купцам, чтобы они еще шире открыли кредит для вице-губернаторши…
— Зачем? — удивился Паскаль. — По-моему, наоборот. Уж если скандалить, так сразу же!
— Я знаю лучше тебя, — остановила его Монахтина. — Делай, что говорят… Далее: приласкай тех двух немчиков, которые живут в доме князя. Они могут пригодиться. А увидишь Ениколопова, так передай… Скажи ему, что Борисяк…
Осип Донатович вытянул шею, но Монахтина вдруг махнула ручкой:
— Нет, этот вариант мы пока прибережем. Лучше ты шепни Чиколини (он большой олух), что Борисяк имеет какие-то шашни с этим… как его? Бородатый, что приехал в Уренск вместе с вице-губернатором?
— Кобзев, или Криштофович, — подсказал Паскаль.
— Вот именно!
— Но Аристид Карпыч…
— Жандарму — ни звука. Пусть это дойдет до него стороной. А теперь — иди, мне некогда!
Осип Донатович умоляюще посмотрел на женщину, и она капризно протянула ему руку:
— Боже, до чего вы мне надоели… Ну, целуй да иди!
Вслед за Паскалем пришел дворник, держа под мышкой курицу. Мычанием он попросил проверить — сгодится ли? Конкордия Ивановна, засучив рукавчики, прощупала грудку птицы, помяла в пальцах жирный огузок.
Жестами и криком она приказала глухонемому:
— Эту! Неси на кухню… Да крыльцо подмети! Понял?
— М-м-м… м-м-м… — мычал дворник.
— М-м-м, — передразнила в ответ Монахтина. Оставшись одна, Конкордия Ивановна в возбуждении потерла свои ладошки, еще не мытые после сна.
— Миленький ты мой, — сладко потянулась она, — что же ты будешь без меня делать? Ведь пропадешь без меня…
Она подошла к зеркалу, чуть-чуть припудрила правую щеку, на которой спала сегодня. Расправила мизинцами ресницы. Выгнув спину, посмотрела на себя сзади.
— Тра-ля-ля-ля! — пропела женщина и показала язычок. — Какая я все-таки дура…
Эта прекрасная особа ни минуты не оставалась спокойной. Даже когда узнала, что на поездах вводятся тормоза системы Вестингауза, первой мыслью ее было: «А какая мне от этого польза?..»
Неожиданно Монахтина снова вспомнила о записочке преосвященного.
«Надо бы ехать… Но я пуста, как барабан, — верно рассудила она. — А старца следует ошеломлять!..»
