— Спасибо, господа! — И Мышецкий жестом хапуги загреб все деньги в ящик своего стола; щелкнул ключик.
В углу подписного листа он наложил резолюцию: «В губернскую типографию. Набрать в колонку, вслед за моим сообщением. Князь Мышецкий».
На следующий день в «Уренских губернских ведомостях», оттиснутая крупным шрифтом, появилась заметка:
«Сим объявляется, что деньги, собранные по подписке среди обывателей города для известных целей незадолго до моего прибытия в губернию, будут употреблены мною для нужд поселян, особо потерпевших от бескормицы, а также для пособия переселяющимся. Выражая искреннюю благодарность всем лицам, участвовавшим в подписке, впредь я запрещаю какие бы то ни было денежные сборы в пользу частных лиц».
Подписано: «Князь Мышецкий».
И на другой день жандарм выразил свое недоумение.
— Простите, князь, но, по сути дела, для каких же целей вам эти деньги?
— Я же объяснил через газету.
— Но этого никто не понял и не поймет!
— Я что-нибудь построю, — мечтательно сказал Мышецкий.
4
День начался как обычно:
— Султан Самсырбай прибыл?
— Нет.
— Река вскрылась?
— Нет.
— Губернатор в город не возвращался?
— Нет.
— Сколько же теперь прибыло переселенцев?
— Всего шестнадцать с половиною тысяч.
— Ладно. Без працы не бенды кололацы… Едем!
Сергей Яковлевич нарочно не выезжал эти дни на Свищево поле, поджидая правительственных чиновников из Казани, ведающих вопросами переселения. И вот — дождался…
«Лучше бы эти господа и совсем не приезжали!»
Первым делом чиновники заняли, как это ни странно, под свою канцелярию «холерный барак», приготовленный на Свищевом поле на случай эпидемии. Потом они закупили ящики с вином и закусками, взяли в Уренске десять девок посмазливее, и… канцелярия заработала!
Кончилась вся эта эпопея весьма печально: в этом же холерном бараке холера и объявилась. Таким образом, завезли заразу в Уренскую губернию даже не переселенцы, а сами чиновники. Где они ее подцепили — черт их знает! Во всяком случае Борисяк уже не впустил их (осклизлых от распутства и пьянства) из барака, в котором они были и заколочены вместе с веселыми девицами.
А вскоре на погосте выросли и новые кресты…
Вот с такими-то впечатлениями и подъезжал Сергей Яковлевич к Свищеву полю. Теперь он был даже согласен с Влахопуловым. Кабак и церковь? «Нет, судари мои, ни кабака вам, ни церкви». Пусть поджидают вскрытия реки лишь в пределах отведенной им площади Свищева поля…
Чиколини совсем сдал за эти дни: шагал навстречу по обочинке и даже качался от усталости.
Мышецкий окликнул его:
— Бруно Иванович! Что там эти негодяи чиновники?
— Да девки еще держатся, а чиновники… двух уже вынесли.
— Мерзавцы! — не сдержался Мышецкий. — Мы на этом гноище и то сумели сдержать холеру…
— Слава те, господи, — перекрестился Чиколини
— Ениколопов там?
— Да, ваше сиятельство. Говорит, что в Астрахани тоже была вспышка. Только хуже — чумная!
— Идите спать, Бруно Иванович. Смотреть на вас страшно… Князь покатил дальше. Коляску, тряхнув на ухабе, вынесло на бугор, и впереди открылось Свищево поле.
— Ая-яй! — сказал Мышецкий в изумлении. — Боже мой, что делается на белом свете…
Издали ему показалось, что вся Россия сдвинулась с насиженных мест и рассыпалась по этому полю. Сплошной гам от множества тысяч голосов нависал над этой пестрой икрой людских голов.
Сергей Яковлевич едва прикоснулся к толпе с краю, как она, эта толпа, сразу же — цепко и властно — всосала его в себя, закружила в своем бессмысленном хороводе, впилась в лицо ему тысячью глаз и требовательно заорала в самые уши:
— Отправляй!..
Сергей Яковлевич ошалел от этого натиска. Загораживаясь руками, старался пробиться через плотную лавину человеческих тел. Кого здесь только не было! Молодые и совсем дряхлые, молодожены и влюбленные, нищие и степенные, — все они сейчас были озабочены одним:
— Дальше! Везите дальше… Чего ждем-то?
На помощь пришел спасительный Борисяк. Он стал грубо расшвыривать переселенцев в разные стороны.
— Отойди! — кричал в запале. — Прочь, бабы… Осади, осади! Куда я вас отправлю? Ты что — дурак? Лед еще на реке, пароход не пришел…
Схватив Мышецкого за руку, Борисяк вытащил князя из толпы с каким-то щелканьем — словно пробку из узкого горлышка. Сергей Яковлевич невольно оглянулся назад: что-то он оставил в толпе, но что — сразу не разобрать.
«Кажется, каблук?» Князь задрал ногу:
— Ну да! Конечно, каблук…
За вкопанным в землю столом, возле стены холерного барака, сидел Иван Степанович Кобзев, а рядом неприступной белой скалой гордо возвышался Ениколопов в просторном санитарном балахоне.
Мышецкий подошел к ним, Присел за стол, озираясь.
— Что же будет? — сказал он. — Ведь не сегодня-завтра Казань пригонит еще столько… Куда их деть?
Ениколопов повел вокруг себя папиросой, как полководец пред полем гигантской битвы.
— Утрамбуются, — ответил небрежно, с ленцой в голосе…
Теперь, отойдя на расстояние, Сергей Яковлевич уже спокойнее оглядел взбаламученное море людей. Отсюда можно было различить тряпье, развешанное на шестах; крытые тесом будки нужников; длинные очереди возле них. Повсюду слышался плач детей. Из-за барака доносился густой дух щей и каши (варился обед для очередной партии).
Иван Степанович незаметно отвлек Мышецкого в сторонку.
— Слушайте, князь, — сказал он, — вам не кажется, что вы допустили большую ошибку…
— Ошибку? В чем?
— Эти странные деньги, о которых вы дали публикацию в «Ведомостях», переданы вами в фонд «императора Александра Третьего»?
— Именно так. Но этот фонд открыт непосредственно для нужд всех переселяющихся… В чем же ошибка?
Кобзев недовольно махнул рукой.
— Вы бы хоть посоветовались, — сказал он. — Александровский фонд занимается исключительно строительством храмов и передвижных вагонов-церквей на рельсах. Для переселенцев — да, согласен. Но… вот теперь и попробуйте вырвать эти деньги обратно на доски, на плуги и бурение колодцев!
Сергей Яковлевич несколько растерялся:
— Да, это так, но… Я ведь всегда могу объяснить, что эти деньги мои. Лично мои!
Кобзев смотрел на него как-то с сожалением:
— И, таким образом, вы распишетесь во взятке?..
