Мышецкий выругался и отошел к Ениколопову:
— Вадим Аркадьевич, как у вас дела?
— Жду студентов из Казани.
— Понимаю — одному трудно.
— Две руки, князь.
— Сколько у вас человек в карантине?
— Сто шестнадцать.
— Сами пришли?
— Что вы говорите, князь! — изумился Ениколопов. — Я вырвал их из этой толпы с мясом и кровью. Эти скоты обуяны только одной мечтой: поскорее бежать дальше…
— Их можно понять, — вступился Борисяк. — Вы бы на их месте развили еще не такую прыть!
— А ты помалкивай… фельдшер коровий!
— Господа, — сказал Кобзев, — вы опять? Прекратите.
— Хотя бы ради меня, — добавил Мышецкий. Ениколопов что-то уронил на землю и нагнулся: в задней части его брюк, скрытые под балахоном, проступили очертания пистолета. «Вот где он таскает его», — машинально подумал Мышецкий и тронул за рукав Борисяка:
— Савва Кириллыч, а что это за тряпка болтается там?
— Флаг, — пояснил инспектор. — Это едущие на томские земли, вот и держатся скопом. А там, левее, тобольская партия. Челябские отгородились телегами…
— Как вы можете разбираться в этой немыслимой свалке? — невольно восхитился Сергей Яковлевич.
— Скоро и вы разберетесь… — ответил Борисяк угрюмо. Покидая Свищево поле, Мышецкий задержался перед Ениколоповым, спросил со всей любезностью:
— Вадим Аркадьевич, как вы лечите явно больных?
— Я не даю им убежать из барака — в этом и заключается мой испытанный метод!
— Однако же…
— Да, — резко ответил врач, — я знаю, что существуют теплые промывания танином. Но клизмами ведает господин Борисяк, пусть он вам и расскажет…
«Отчего у них такая ненависть?» — раздумывал Мышецкий, возвращаясь в город. На окраине он еще нагнал Чиколини, шагавшего по обочине:
— Бруно Иванович, садитесь — подвезу! Полицмейстер чуть не расплакался от избытка благодарности:
— О, вот спасибо вам, князь, вот спасибо… А то ведь, знаете, прямо ноги отваливаются. Туда-сюда — целый божинный день, как собака худая!
— А где же ваши лошади?
— Да, понимаете ли, князь, Влахопулов моду завел: дорогу перед своей дачей поливать от пыли. Вот и гоняет лошадей с пожарным насосом… То ли дело было в Липецке! Как вспомню — душа обмирает. Вот уж городок хороший. А обыватели — одно удовольствие. Бывало, иду по улице, так, почитай, из каждого окошка меня окликают, зовут чай с медом пить!
Коляску сильно встряхнуло. Мышецкий обхватил полицмейстера за спину и, чтобы не слышал кучер, спросил на ухо:
— Как в банке?
Чиколини был очень растроган губернаторским объятием.
— Завтра, наверное, — ответил он, также на ухо. — Ежели угодно, ваше сиятельство, так позову вас.
— А вы будете там?
— Этим и кормлюсь, ваше сиятельство…
Грязь на дороге уже подсохла, образовав острые твердые бугры, среди которых торчали потерянные галоши. Какой-то неопрятный старик, обитатель Петуховки или Обираловки, с мешком за плечами, выковыривал эти галоши палкой из выбоин: всяк человек на Руси чем может, тем и кормится!
— Надо бы взяться и за мостовые, — рассудил Сергей Яковлевич. — Пора уже, пора…
Эта мысль — взяться с ходу за благоустройство города — ему понравилась, и Мышецкий сразу же вызвал к себе Ползищева — губернского инженера и архитектора.
Очень был почтительный господин: выслушал губернатора с таким похвальным усердием, что чуть не лопнул тут же, в кабинете, силясь охватить весь замысел.
— Накажите в казенную палату, — скороговоркой произнес Мышецкий, — заготовить оценочную стоимость частных зданий и составьте схему протяженности мостовых перед ними… Домовладелец впредь будет обязан отвечать за состояние мостовой перед своим жилищем. Ясно?
«Поклонник Ренессанса» (губернская больница в блямбах и завитухах была его творением) кое-как освоил приказание и явно приуныл.
— А не лучше ли, ваше сиятельство, иметь дело с подрядчиками через думу? — предложил Ползищев. — Вопрос о мостовых в нашем Уренске самый болезненный, ибо по мостовым все ходят, но никто не считает мостовую своей собственностью.
Сергея Яковлевича это возражение не устраивало, и он выслал архитектора из кабинета. Огурцов, однако, вступился за уренского Палладио:
— Ваше сиятельство, а ведь он прав! Надо бы через подрядчиков…
— Жулики! — ответил Мышецкий, знакомый с миром подрядчиков более по русской обличительной литературе. — Знаю я их, нечестивцев. Набьют камень к камню, деньги получат, а под осень все расползется…
Огурцов же, напротив, исходил не от литературы, а от самой печальной русской действительности.
— Разве же так делают, ваше сиятельство? — сказал он с упреком. — Кто же платит подрядчикам деньги сразу? Дождутся дождей по осени, коли мостовая жива — тогда и платят.
— Ладно, — отозвался Мышецкий. — Колесо уже закрутилось. Не будем его останавливать…
В этот день Сергей Яковлевич, чтобы отвлечься от событий и служебных неурядиц, впервые ужинал в ресторане «Аквариум».
Неподалеку от него сидел рыжеватый человек высокого роста: гладко выбритое лицо его было отменно спокойно. Он поднял над головой длинный указательный палец и сказал официанту сиплым голосом:
— Еще бутылку, и — все! пора шабашить…
Сиплый голос довершал облик этого человека, и Мышецкий сразу догадался: «Вот он — Виктор Штромберг, прибывший недавно в губернию!»
Их глаза встретились, и Штромберг выдержал на себе иронический взгляд вице-губернатора.
— Ваше здоровье, — вдруг заявил он с легкой издевкой и даже поклонился, как доброму знакомцу.
Сергей Яковлевич обыскал глазами весь зал ресторана, пытаясь обнаружить хоть одного филера. Но… нет: сидела лишь чистая приятная публика, про которую такого никогда не подумаешь.
И князь был вынужден признать, что дело политического сыска поставлено Сущевым-Ракусой в губернии преотлично.
Только — совсем неожиданно — шевельнулась под черепом одна мыслишка: «А может, филеров и быть не может? Может, этот Штромберг зачем-то нужен жандарму?..»
В дверях ресторана показалась парочка: Монахтина с Ениколоповым, и Мышецкий невольно залюбовался ими — слов нет, и женщина и мужчина были красивы, свободно и гордо несли они свои нарядные одежды.
Конкордия Ивановна мимоходом успела шепнуть:
— Что мне сказать Мелхисидеку, князь?
— На днях я дам определенный ответ в отношении этого озера. Но не торопите меня с Байкулем… Прежде я должен повидать султана Самсырбая!
