Трудно — ох, как трудно! — заявить о себе коллежскому регистратору. Оттого-то пристроился фон Гувениус за спиной Паскаля, как мышка, и ни во что не мешался. Помалкивал.
Заметил только про себя, что держит господин Паскаль в руке восьмерку.
Влахопулов сказал:
— Туз дан… А — валет? Так. Ага, восьмерка бита!
— Господа, у кого восьмерка? — спросил Такжин. Паскаль не вздрогнул, только перевернул карту на ребро.
Задумчиво постукивал ею по сукну, и фон Гувениус начал покрываться липким потом: в руках Осипа Донатовича была уже… шестерка.
— Штосс! — сказал архитектор. — Дама сдана… Шестерка бита, господа.
Но теперь в руке господина Паскаля была уже семерка. Щелчком он выкинул ее перед игроками, приподнял шандал и самым преспокойным образом переложил себе в карман выигрыш.
— Везет же! — заскорбел Такжин. — У меня вон, — раскинул он карту, — а тут… ну хоть плачь!
— Может, еще разломим? — предложил Паскаль и потянулся над столом, чтобы раскурить от свечей сигару…
Потрясенный этим чародейством, фон Гувениус вернулся в буфет, сказал братцу:
— Пауль, ты знаешь, что я сейчас видел?
И он на ушко рассказал братцу о тех чудесах, которые производит с картами титулярный советник в отставке.
— Ой-ой-ой! — испугался тот…
Сущев-Ракуса в это время обволакивал вдову Суплякову признаниями о тяготах своей лихой службы:
— Я видел столько людской подлости, мадам, столько корысти, что отныне мне трудно верится в искренность. Даже женскую, мадам!
Но вот в зале возникло какое-то перемещение фигур, и оно не ускользнуло от ястребиного жандармского ока. Аристид Карпович быстро вскочил, нежно звякнув шпорами:
— Одну минутку, мадам! Извините…
Он заметил, что Паскаль оторвался от картежного стола. Но тут титулярного жулика перехватила Конкордия Ивановна, мимоходом шепнула:
— Не болтайся без дела… Немчики в буфете даровой виноград сосут. Видать, небогаты. Приласкай их… Понял?
Осип Донатович двинулся в двери буфета, но дорогу ему загородила выпуклая грудь полковника.
— Ты что же это, мерзавец? — прошипел Сущев-Ракуса, заталкивая титулярного в угол. — Я с тобою по благородству, а ты… Забыл, кому обязан!
— Аристид Карпыч, я сказал — значит, принесу.
— Смотри, Еська, — погрозил жандарм, — я тебя на чистую воду-то выведу. В мутной плаваешь, а в чистой потонешь. Всю губернию в мешке продай, но меня не проведешь…
— Аристид Карпыч, у меня для вас уже отложено. Мелочи вы не любите — так я четвертными постарался!
Паскаль проскочил в буфет, взял бутылку шампанского.
— Молодые люди! — позвал он близнецов фон Гувениусов. — Что же вы не подходите? Для вас хлопочу…
Он щедро наполнил три бокала. Настроение у Паскаля, невзирая на угрозы жандарма, было преотличное. Только что он облапошил Влахопулова на целых двести рубликов. Старый дурак выложил их без оглядки.
— Ну а за князем-то каково вам живется? Накладно ли, сытенько ли? — спросил Осип Донатович.
Слова — русские, но смысл их с трудом доходил до кузенов вице-губернаторши.
— Э-э-э, — протянул Паскаль, догадываясь. — Да вы, я вижу, по-русски-то не ахти как! Плохо еще говорите?
— Да, плохо, — приуныли фон Гувениусы.
— Ну, это и лучше! Меньше бить будут… Россия к немцам всегда — с превеликим почтением! Ваше здоровье, канцлеры!
Осип Донатович посмотрел на их животики, выпирающие из-под клетчатых жилетов:
— А вы щекотки не боитесь? — И он похлопал каждого.
Близнецы взвизгнули. А добрый дяденька, маг и волшебник, открывал перед ними заманчивые горизонты Российской империи.
— Вот вы, Павел Иванович, — говорил Паскаль, — слышал я, что вам предложили службу в комитете по борьбе с саранчой. Так что же вы отказались?
— Сергей Яковлевич не любит нас. Он решил смеяться над нашим матрикул. А мы — тоже дворяне. Из крестоносцев!
— Ну и плевать, что вы крестоносцы, — небрежничал Осип Донатович, завоевывая сердца. — А саранчу надо приберечь. Дело-то — выгодное! Вон генерал Цеймерн (тоже из крестоносцев) на саранче только и вылез в люди.
— Как же? Как же?
— Да очень просто… Помял в прошлом году саранчу под Астраханью, а сейчас уже членом Государственного совета стал. В звездах ходит. В автомобиле ездит. Задавит таких, как мы, словно котят, и даже не оглянется…
Сергей Яковлевич, между прочим, помог жене разобраться в билетиках лотереи, отошел потом в затемненный угол, раскурил сигару. И взгляд его отвлеченно застыл на черном квадрате окна, за которым едва угадывались машущие ветки деревьев.
Стало на миг печально. Но — что это?..
Прямо на него, прильнув к стеклу, смотрело из уличной темноты чье-то разбухшее лицо. И в памяти сразу возник тот день, когда сколачивались плоты на реке, — тогда вынырнуло перед ним чуть ли не это самое лицо с венком тины на голове.
— Убирайся! — крикнул Мышецкий и швырнул — через открытую фрамугу — дымящейся сигарой в призрака.
Но это был живой человек. Тень его наклонилась к земле, и огонек сигары, описав яркую дугу, вдруг отчетливо всхлипнул от обжадавелой затяжки.
«Что за ерунда!» — удивился Мышецкий.
Грянула музыка с хоров. Влахопулов танцевал с девицей Альбомовой — на радость родителям этой девицы. Сергей Яковлевич подошел к Сущеву-Ракусе, взял жандарма за руку, словно искал в нем поддержку во всех своих сомнениях.
— Смотрите, — сказал он, — как лихо отплясывает наш почтенный губернатор!
— Пусть пляшет, — со значением ответил Аристид Карпович. — Вот я ему приговор поднесу на подпись, и веселье сменится печалью…
4
Есть вещи, которые непростительно забываются. Так случилось и с насыпными работами на сто двадцатой версте. Когда хватились драться, то было уже поздно махать кулаками. Случай с забастовкой степного «люмпена» примечателен тем, что именно с этого момента началось как бы вторичное сближение князя Мышецкого с жандармом.
Срочно было созвано совещание, на которое пригласили и командующего Уренским военным округом — генерал-лейтенанта Панафидина. Маленький, рано состарившийся, желтый от хины, генерал-«сморчок» (как звали его в губернии) прокричал резким, стальным голосом:
— Армия существует для защиты отечества! Никто не вменял ей в обязанность карательные функции. Вопросы экономики не разрешить силой штыка!.. И мне здесь нечего делать, господа. Не понимаю — зачем вы меня позвали?
Бренча длинной шашкой, Панафидин выбрался из-за стола и покинул совещание. Только ветерок прошел по залу, когда захлопнулись двери за генералом-«сморчком».
