Уренские дворяне выколотили из мужиков губернии немалую толику для украшения портретной галереи персоной князя Мышецкого. В один из дней дворяне собрались на дому у предводителя, чтобы обсудить творческий замысел. Здесь были: сам Атрыганьев, Боровитинов, Алымов, Петрищев, Каськов, Батманов, князь Тенишев, Отребухов, Уваров и прочие.
— Итак, господа, — начал Атрыганьев, — в нашей кассе имеется две тысячи сто восемь рублей. Из названной суммы и следует исходить в выборе талантливого живописца. Бесспорно, каждый из нас понимает, что лицом в грязь наша Уренская губерния не ударит… Выберем так выберем!
Все притихли, словно завороженные.
— Так сколько там всего? — спросил Боровитинов.
— Две тысячи сто восемь, — повторил предводитель.
— С такими-то деньгами… — вздохнул Алымов.
И опять долго молчали, прицениваясь к наличности.
— Ну, господа, — напомнил Атрыганьев, — приступим к выборам русского Рафаэля… Прошу назвать, кого вы знаете из великих мастеров кисти в России?
— Две тысячи, — повторил Алымов, — мать честная!
— Петр Алексеевич, не отвлекайтесь, — внушал ему предводитель. — Итак, господа… прошу!
— Айвазовский, — подсказал Уваров.
— Покойник. Да и не то: состоял по морскому ведомству.
Батманов откинулся в кресле и уверенно начал:
— А я, господа, Бабакая Наврузовича видел… Дворянство оживилось:
— А что он? Говорят, повара из Нижнего вызвал?
— Да хвастал, подлый, что ему двух осетров из Астрахани привезли…
Атрыганьев призвал собрание к порядку:
— Господа, господа! Не следует отвлекаться… Давайте сначала изберем художника.
— Худого не надобно, — предложил Каськов.
— Репина! — подсказал Отребухов.
— Это какой же Репин? — спросил Алымов.
Каськов возмущенно фыркнул:
— Да тот, который траву жрет. Стыдно не знать, батенька!
Алымов смущенно покраснел:
— А-а… А то ведь со мною в лейб-гвардии Финляндском служил один Репин. Да только — нет, шалишь! Его, брат, травкою не прокормишь…
Нервный князь Тенишев сверкнул черными глазами:
— Какие вы глупости говорите, господа! Разве же поедет Репин, профессор Академии, чуть ли не тайный советник, почти генерал, сюда к нам — в Уренскую губернию?
— А почему же не поедет? — возмутился Уваров. — Сам щи лаптем хлебал, а мы, столбовые, зовем его да еще и деньги платить собираемся.
— И немалые деньги, — снова опечалился Алымов. — Дай их мне, так я бы… без кумы обошелся!
Атрыганьев опять стал призывать собрание к порядку:
— Господа, так мы не решим вопроса… Вносите дельные предложения.
Петрищев робко спросил:
— Простите, Борис Николаич, а сколько там собрано?
— Повторяю: две тысячи сто восемь… Решайте, господа!
Батманов вытащил свое грузное тело из кресла.
— Вот что я скажу! — заявил он решительно. — Ежели ехать, так ехать надо сейчас… Потому как уха из осетров бывает хороша только с пылу да с жару!
— Слов нет, — загалдели дворяне, — в «Аквариум»… Чего там? Бабакай ждет… По дороге обсудим!
Князь Тенишев рассудил за верное прихватить с собой и всю кассу для написания портрета.
— Репин, — нервно заявил он, — все равно к нам не поедет. А другие берут и дешевле…
— Вы думаете, князь?
— Клянусь! Едем, господа…
Поехали. Взяли отдельный кабинет, уютно расположились. Бабакай Наврузович быстро распорядился. Шампанское потекло рекою. Поговорили еще немного о художниках.
Пришли к общему убеждению, что хороших живописцев на Руси не стало.
— Упадок, господа, упадок! — горячо толковал князь Тенишев. — Мы живем в эпоху упадка святого искусства…
Отребухов прослезился и вынес предложение, что по случаю упадка не мешает позвать арфисток. И арфисток позвали. Одна из них, оказывается, была близка к художникам.
— Вот-вот, — обрадовался Каськов, — а мы как раз этим и занимаемся…
Выяснилось, что арфистка позировала самому Семирадскому. После чего Батманов попросил ее раздеться.
— Эка! — ответила та басом. — Да мне Генрих Ипполитович по сотенной платил за раздевание.
За этим дело не стало: Атрыганьев выложил сто рублей, не прекословя. Другие арфистки тоже оказались близки к русской живописи. Но им дали только по четвертной.
— Извините, — сказал Отребухов, — но нам еще портрет писать надобно… А так берут, так берут!
Всю ночь в «Аквариуме» играл румынский оркестр и навзрыд плакали скрипки. А когда над Уренском всходило солнце, дворянский комитет разбредался по домам, чтобы встретиться завтра снова.
— Семирадского! — решили на прощание. — Семирадского, и дело с концом…
На следующий день Атрыганьев в комитет не явился и передал кассу Боровитинову. Князь Тенишев, Батманов и Уваров тоже блистали отсутствием.
Остались мелкотравчатые.
— Итак, господа, — скромно начал Боровитинов, — в активе у нас числится пятьсот шестьдесят рублей…
Алымов сказал:
— Это все князь Тенишев — он первый начал. А уж как мне Репина-то хотелось…
— Репина, — кашлянул Боровитинов, — мы, конечно, вызывать не будем. Говорят, он зазнался. Что же касается Семирадского, господа, то инспектор женской гимназии Бобр сообщил мне, что Семирадский волею божией недавно помер.
— Не повезло, — взгрустнул Петрищев.
— А потому, — продолжал Боровитинов, — надо исходить из реальных возможностей… Прошу, господа!
— Тогда… в «Лондон»? — сказал Каськов.
— Ну-у, — протянул Алымов. — Нашли, куда ехать!
— Почему? Там ведь кулебяки неплохие бывают…
Боровитинов затряс колокольчик:
— Помилуйте! А на что же портрет писать?
Петрищев возмутился:
— Разврат один! Вот читал я в «Вестнике знаний», какие дачи художники строят… Зажрались, супостаты! Не след, господа, поощрять их! И за две красненьких намалюют. Не посмеют отказать, потому как мы — дворянство…
Поехали в «Лондон» и ели кулебяки. Строго осудили современное искусство.
— Нет, понимаете, нету, — говорил Петрищев, волнуясь. — Вот смотрю, бывает, и думаю: «Нет того, что было на полотнах прошлого. Исчезла красота, совсем исчезла…»
На следующее собрание Петрищев уже не явился и кассы от «заболевшего» Боровитинова не принял. Деньги перешли к Алымову.
