— Вы меня не впутывайте! Тут к вам гость был, иностранец какой-то. Однако, по-нашему говорит — хоть куда!
— И ничего не оставил?
— Нет, сказал, что сегодня уезжает. В следующем году снова будет — так зайдет… Только вы меня не впутывайте!
И забылось это, только в сердце отзывало тревогой: а не сын ли это? Ведь ему тридцать — вполне серьезный человек. Он, кажется, в Курляндии! А в мире неспокойно — Гитлер неистовствовал. Целое поколение было воспитано на ненависти к фашизму — на словах Максима Горького; призвавшего бороться и ненавидеть. А тут… Молотов встречает Риббентропа. Многие были сбиты с толку, и Сергей Яковлевич проводил исторические параллели. Примерно так же было и с Наполеоном, которого сначала объявили на Руси антихристом, а потом заключили мир в Тильзите и приказали народу поверить в дружбу. Но русский народ не верил, и наступил 1812 год…
А сейчас — 1939… «Когда?» — спрашивал себя Мышецкий. В воздухе явно ощущался запах гари и крови… «Когда?»
В один из дней навестил Додо в больнице. Чистенькая и просветленная, сидела сестра на койке, через белую рубашку виднелась исчахшая грудь старухи. И те милые родимые пятнышки на ее груди, которые умиляли в молодости, теперь оказались грязными бородавками.
— Сережа, — улыбнулась Додо беззубо, — как хорошо, что ты пришел… Вчера у меня был Петя, а сегодня ты. Вот и праздник!
Сергей Яковлевич разогнул ей пальцы, вложил в ладонь сестры румяное яблоко с веточкой.
— И что сказал тебе Петя? — спросил он больную.
— Он ругал меня, мой Петя. А сам — такой светлый, при цилиндре. И совсем не состарился. И все куда-то звал меня… «Додушка, — говорил, — зачем ты здесь, пойдем… поедем в Лугу, мельницу я продал, а наш дом там…»
— Позволь, Додо, — обомлел Сергей Яковлевич, — ваш дом ведь был не в Луге, а на Сиверской.
Додо стянула платок на голове, словно собираясь в дальнюю дорогу. Улыбнувшись, откусила яблоко.
— Да? Но тебя я тоже видела в Луге…
— С чего бы это?
— Ты копал там землю… Много земли ты копал там!
Ночью ее нашли на лестнице: Додо висела, уже остывшая!
Не уследили.
Медленно тянулись печальные дроги. Опустив голову, провожал сестру Мышецкий: вот и оборвалась последняя ниточка с прошлым. Было очень холодно, и он не плакал. Из-под снега торчал крест. Это лежал Плеве, из канцелярии которого Сергей Яковлевич и вышел когда-то в чиновный мир. А там, подальше, лежит Воронин — без головы: жертва взрыва на Аптекарском острове…
Додо опустили в промерзлую землю. Сергей Яковлевич помогал могильщикам и думал: «Кто я? Что я? Куда иду? И — зачем?..»
Священник загасил ладан в кадиле, перекрестился.
— Батюшка, — попросил его Мышецкий, — скажите мне, одинокому и последнему, что-либо на прощание.
— Читайте книгу Иова, князь: «…и остался один я, чтобы сообщить тебе…» Мир вам, князь!
Через год снова был меховой аукцион, и он, этот гость, пришел опять. В добротной шубе, весь благоухающий, с щеткой усиков, сам противный и гадкий, как сытый поросенок, и бегают глазенки, обшаривая нищенскую обстановку княжеского жилья.
Это был фон Гувениус — Пауль, тот, который саранчу в Уренске когда-то давил. Не ожидал его Мышецкий и был поначалу ошарашен визитом гостя, о котором не любил думать и в старые времена.
— На меховом аукционе, — сказал фон Гувениус, — я представляю интересы великой Германии и моего фюрера…
Сергей Яковлевич только что пришел из магазина. Растерянно свалил на стол хлебный батон, кулечек с сахаром, текло на клеенку из-под жирной селедки. Фон Гувениус оценил на глаз скудость княжеского ужина, и был настолько глуп, что заметил это вслух:
— Я думал, — сказал он, — вы, при ваших блестящих способностях, достигли при большевиках больших чинов?
Сергей Яковлевич ответил ему по-немецки:
— Но я же не представляю Россию в той степени, в какой фюрер поручает вам представлять интересы великой Германии…
Однако фон Гувениус, лоснясь воротником шубы, продолжал говорить по-русски, и Сергей Яковлевич был удивлен отчасти:
— Вы раньше, Пауль Иванович, едва-едва могли разговаривать по-русски. А теперь, живя в Германии, вдали от России, вы говорите отлично… Откуда у вас это?
— Видите ли, князь, — отвечал ему фон Гувениус, польщенный, — изучение России и всего русского вменено мне в обязанность перед фюрером. У великой Германии будущего есть свои, особые, интересы в России, и эти две великие страны в недалеком времени будут связаны кровно!
Потом фон Гувениус заговорил о другом: об Алисе Готлибовне, которая долго страдала за разрыв, пока не вышла замуж.
— Очень почтенный человек, один испанский комиссионер, и теперь она проживает с ним постоянно в Марокко…
— А мой сын? — спросил Мышецкий.
— Ваш сын по-прежнему владеет имением в Баусском уезде Латвии, и правительство Ульманиса оказывает ему полное доверие, как местному патриоту. Бурхард или Афанасий (как вам угодно, князь) окончил военную школу в Потсдаме, и ныне состоит офицером запаса…
— В Латвии? — спросил Мышецкий.
— Как вы могли подумать? Конечно же, в Германии!
— Он же русский, — смутился Сергей Яковлевич. — Мог бы быть и умнее. В его-то годы… Русский! Причем здесь Германия?
И тогда фон Гувениус сказал ему так:
— Вы, князь, плохо знаете нашего фюрера.
— Я его совсем не знаю… Что он мне?
— А он, ваш великий друг и учитель, всегда с большим уважением отзывается о многострадальном русском народе…
— У него свой народ страдает изрядно! — ответил Мышецкий. — И вы, Пауль Иванович, все-таки плохо изучили русский язык…
Фон Гувениус понял эту фразу дословно, не вдумываясь в нее:
— Разве у меня нечистый выговор? — напрягся он во внимании.
— Вы сказали: «кровные» интересы Германии, — продолжил Мышецкий. — Боюсь, как бы они не обернулись кровавыми.
— Ну-у, — протянул фон Гувениус, обидясь, — вы, князь, всегда отличались неуместным германофобством. Однако, вот ваш великий вождь Сталин тяготеет как раз к германскому миру. Новый порядок в России — так, мы его признали, но вы должны будете признать и новый порядок в Европе…
Фон Гувениус вдруг встал и взялся за ручку дверей:
— Почему это у вас? — спросил он. — Разве вы не сдали?
— Что сдать? — растерялся Мышецкий.
— Как что? Вот эту ручку от дверей.
— Зачем?
— Она же медная… Германия закупает у вас цветные металлы, и… Куда же смотрят пионерские организации, это их обязанность собирать цветной металлолом… Неужели вам не объявляли?
