— Его, — ответил Мышецкий обстоятельно, — можно прочесть в «Журнале министерства юстиции», а тема такова: роль прошения о назначении пенсии как момента, определяющего начальный срок для ее производства… Реферат был отмечен на конкурсе!
Мясоедов дал князю осмотреться. На всех предметах лежала печать запустения и старческого небрежения. Поверх рояля были разбросаны ноты, а в углу — перед иконкой «Утоли моя печали» — вздрагивал трепетный огонек неугасимой лампадки.
Портреты братьев Аксаковых, украшавшие рабочее бюро сенатора, обнадежили Мышецкого в несомненном патриотизме сановника.
Сергей Яковлевич начал разговор осторожно:
— Я часто вспоминал наш былой разговор о плевелах…
— О чем? — глуховато напрягся сенатор.
— О плевелах, ваше превосходительство.
— Так.
— Тогда вы, — продолжал Сергей Яковлевич, — государственно-разумно поддержали мою мысль о том, что все плевелы надобно вырывать с корнем…
И вдруг Мясоедов поднял иссохшую ладонь:
— Князь! Вы меня, очевидно, неверно поняли. И сам спаситель воспрещает отделять от плевел пшеницу, дабы ошибкою или случайно не выдернуть злак вместо сорных плевел…
Только сейчас Мышецкий заметил, какой уже старенький сенатор Мясоедов, — Влахопулов был бы перед ним еще молодцом!
— Ваше превосходительство, — начал князь снова, — не могли столь глубоко запамятовать о том неприятном положении, в коем я был оставлен вами в Уренской губернии, мне вверенной?
По тому, как заострился взгляд старика, Мышецкий догадался, что сенатор — наконец-то! — вспомнил его. Вспомнил и теперь, наверное, перебирает в памяти всё его дело.
— И, однако, это не совсем так, — возразил Мясоедов, причмокнув. — Положение Уренской губернии при настоящей ситуации нимало не отличается от положения других губерний империи. И ваше дело, князь, как аптекаря, заключалось только в одном: отпускать на Уренскую губернию лишь те лекарства и в тех дозах, в коих соизволит прописать доктор! Не так ли?
— Простите, — осведомился Сергей Яковлевич, — но кого прикажете понимать под «доктором»? Сенат? Министерство?
— Странный вопрос… от губернатора! И вы, князь, очевидно, своих обязанностей как следует не знаете?
— Нет, я их знаю… примитивно, — отвечал Мышецкий.
— Вот как? — нахмурился сенатор.
— Да, если угодно, примитивно.
— Объясните же!
— С удовольствием… Вот известный князь Щербатов три года управлял Московской губернией, приобретя себе славу превосходного администратора. Когда же он вышел в отставку, то в столе у него были обнаружены все пакеты от министра с надписью «Совершенно секретно». И все, как один, были не распечатаны!
— Этим примером вы, князь, хотите подчеркнуть…
— …только независимость своего мнения! — подхватил Мышецкий. — Я пришел к убеждению, что губернатор, назначенный лично императором, подчиняясь только сенату, должен исполнять распоряжения министерств, но никому из министров в отдельности не подчиняться. Инициатива и добрая воля к свершению блага — вот основные принципы, которых я и придерживался!
Это было чересчур искренне, и Мясоедов фыркнул.
— Вы не избаловались ли там… вдалеке? Когда вы, князь, стали губернатором — при Сипягине или при Плеве?
— При Вячеславе Константиновиче.
— Странно! Странно, и совсем непохоже на покойного Плеве.
На что Мышецкий вполне разумно ответил сенатору:
— Но губернатору совсем необязательно быть похожим на своего министра… Хотя бы — на Плеве!
Ход мыслей старика сенатора был теперь для Мышецкого таинствен, как возня мышей под полом. Вот и этот вопрос:
— Простите меня, сударь, но я как-то не могу уразуметь причин вашего визита ко мне.
Сергей Яковлевич вцепился в подлокотники кресла:
— Я пришел к вашему превосходительству в чаянии той поддержки, которую вы однажды уже оказали мне. А ныне я пребываю в некотором подозрении…
— Как? — И рука сенатора была приставлена к уху.
— В подозрении, — четко выговорил Мышецкий.
Синеватые пальцы сенатора стиснулись в жесткий замок и даже побелели от напряжения.
— Князь! Сейчас половина России находится у правительства в подозрении. Однако же мало кто из числа подозреваемых обращается в сенат, например — ко мне!
— Но мое положение…
— Я не понимаю, — властно перебил князя Мясоедов, — о какой поддержке вы хлопочете? Ваше дело (помню, помню) о разведении коммунальных мужицких хозяйств в степи…
— Артельных! — быстро поправил его Мышецкий.
— Безразлично, — отмахнулся сенатор. — Но это дело столь ответственно, что я, ваш покорный слуга, не берусь рассудить его самолично…
Сергей Яковлевич снова посмотрел на портреты Аксаковых и решил возвратить старика сенатора к безвозвратным временам его славянофильской молодости.
— Эти благородные лики, — сказал князь, — неужели не могут быть посредниками между нами? И пусть до того, как вы станете судить меня в сенате, пусть они, эти апостолы, напомнят нам об артельных началах крестьянства на Руси!
Мясоедов вдруг начал злиться:
— Времена изменились, князь! Мужики артельно пашут, артельно пьют в кабаке и так же артельно идут жечь наши родовые усадьбы! Вам-то, Рюриковичу, должно быть это известно…
Разговор оборвался. Надо что-то сказать.
— Я имел честь, — начал Сергей Яковлевич, — ознакомиться с вашим «Особым мнением» относительно расселения немецких колонистов на уренских землях…
— Да, князь, — кивнула в ответ маститая голова, — я не вижу особого греха, ежели наши головотяпы возьмут от немцев все самое рациональное в развитии форм ведения сельского хозяйства.
Бородатые старцы Аксаковы смиренно взирали из золоченых багетов на панславянскую мудрость потомства. Сергей Яковлевич неожиданно подумал о покойнике Влахопулове: «Боже мой, он был куда покладистее!..»
— Вы ошибочно думаете, — ответил Мышецкий, — что на землях Уренской губернии расселились какие-то добрые дяденьки-инструкторы. Совсем нет! Это скорее создатели крепостей-латифундий среди порабощенного народа. И мне кажется, что высокому сенату совсем не пристало поддерживать идею колонизации Германией русских просторов! Потомство будет судить, но… кого?
Вот тут-то и началось.
— По какому праву вы, князь, — с шипением спросил сенатор, — подвергаете сомнению мою любовь к отечеству? Выстрадайте эту любовь, как выстрадал ее я… Я потерял сына под Рущуком, эта война уже унесла моего внука. Мой зять ведет сейчас броненосец на восток, и я еще не знаю, не быть ли моей дочери вдовою! Не извольте же забываться, князь! — выкрикнул Мясоедов.
