Мышецкий позднее спросил Марию Игнатьевну Бобриху:
— Кто эта молодая дама?
— Ой, — спохватилась Бобриха. — Талиночка, идите сюда, моя милая… И будьте знакомы со старым другом нашего дома! Князь, извольте — госпожа Корево, Галина Федоровна… Вы так оба молоды! Так приятно мне смотреть на вас… просто любуюсь!
И этой последней фразой (присущей сводням) усатая Бобриха испортила знакомство. Корево сухо кивнула, князь поклонился ниже, чем обычно, — и разошлись. Сергей Яковлевич присматривался к обществу: инженеры, учителя гимназии, аптекарь Уренска, — но все они, эти интеллигенты, старались как-то обтекать губернатора, отделываясь от него корректным поклоном. И князь уже выругал себя за свой приход к Бобрам: «Сидел бы уж дома…»
Но тут кто-то сильно сжал его локоть: ага, Ениколопов!
— Следуйте за мной, князь, — сказал эсер, решительно увлекая губернатора за собой. — Либералы, — говорил он, — постоянно удобны в том отношении, что у них всегда найдется, что выпить и закусить. Поверьте, князь: Бобров надо объедать жестоко! Без жалости! Без сантиментов… Просто есть, есть и есть!
Ениколопов провел Мышецкого в чистенькую «медхен циммер», по соседству с кухней, и было видно по всему, что в этом доме Вадим Аркадьевич давно уже свой человек.
— Вероника, — страстно зашептал Ениколопов на ухо горничной, — мы же не Бобры, мы серые волки из темного леса… Подавай!
Появился набор цветных водок — чего душа желает.
— Поговорим, — сказал Ениколопов. — В этой берлоге никто не помешает… Как настроение у вас, князь?
Мышецкий поблагодарил Ениколопова за коротенькое письмецо, присланное с Пироговского съезда врачей.
— Рад за вас, — сказал, — и доволен встречей. Вы, Вадим Аркадьевич, как будто помолодели. Веселы! Как всегда, элегантны и красивы… Куда девался мрачный взгляд на вещи?
— Оно и верно, — с открытой улыбкой согласился Ениколопов. — Многое во мне успело перегореть. Прах и пепел! Я только не понимаю, кто кого потерял: я партию или меня партия?
Откровение эсера было слишком вызывающим, не откликнуться на него — просто неудобно, и Мышецкий сказал:
— Выходит, вы порвали с прошлым?
— Получается так, князь. Возможно, и к лучшему! Сейчас, честно говоря, меня засосало новое, интересное…
— Из какой, простите, области?
Ениколопов с удовольствием глядел в окно на зеленый сад. Взор эсера источал мир и покой, он словно ласкал глазами зеленые побеги груши, рвущейся в растворенные окна.
— Сейчас? — переспросил он, с трудом отрываясь от окна… — Сейчас я готовлю покушение на господина Вельяминова.
— А какой он губернией управляет? — без улыбки спросил его Мышецкий, и Ениколопов, раскусив намек, ответил на это серьезно:
— Профессор хирургии Вельяминов — очень крупная величина. Но мне кажется, в удалении простаты он не использовал все возможности. Вы что-нибудь понимаете в полостной хирургии?
— Признаться — ни-че-го!
— А тогда не стоит и говорить. Как бы то ни было, князь, но ближайшие два года меня не трогайте: я занят.
— Упаси бог, — в тон ему ответил Мышецкий. — Приятно, что вы не только поднадзорный, Вадим Аркадьевич, но и человек мыслящий. Старающийся о благе человека… А как же — прошлое?
— И без меня прокатят! — обозленно крикнул Ениколопов. — Так и передайте при случае Дремлюге, что пусть он на меня больше не облизывается: я — занят! Мне нужно два года. Хотя бы — два!
В самый разгар беседы к ним вошла госпожа Корево:
— Хозяйка дома просила сказать вам, господа, что без губернатора за стол не сядут…
— Мракобесы! — воскликнул Ениколопов. — А без меня они тоже не сядут? Галочка, вы знакомы с нашим князем?
— Да, благодарю…
Сергей Яковлевич спросил Корево, проходя в буфетную:
— Вне всяких фискальных целей, осмелюсь узнать, Галина Федоровна, давно ли вы здесь? И что намерены делать?
— Я акушерка, — ответила Корево. — Окончила в Тифлисе акушерские курсы, была в Сибири, теперь… Вот, приехала! Что еще, князь?..
На пороге стояли возмущенные Бобры, хлопая себя по бедрам:
— Князь! Князь, где же вы?.. Ах, этот негодник Вадим Аркадьевич! Ах, этот старый опытный совратитель!..
Место Мышецкого за столом оказалось рядом с Корево, и князь обрадовался этому: соседство печальной и вроде несчастной женщины чем-то его разволновало. Он присмотрелся к акушерке: несоразмерно высокий лоб поражал, было что-то даже неприятное в этой аномалии. Но профиль лица женщины был тонок и нежен.
«Кого она напоминает?» И вспомнил: ну, конечно же, Лизу Бакунину, старую любовь юности. Отлетела она, как лист, неслышно соскользнула с души. Теперь у нее — муж, жизнь в Севастополе, среди флотских офицеров; там миноносцы, там море и южные звезды…
— Господа, — сказал Мышецкий, — а известно ли вам, что броненосец «Потемкин» сдался румынским властям?
С этого момента он как-то сразу завладел вниманием стола и говорил много и охотно. Поделился своими впечатлениями о съезде Союза союзов в Москве («Какие первобытные и сильные натуры, господа!»), рассказал о бессилии петербургской бюрократии («Сущие импотенты, да простят мне дамы!») и выразил под конец надежду на близкие оздоровительные реформы в России…
Присутствие госпожи Корево взвинчивало нервы, и было приятно, что она его слушает, и вот он, губернатор и камергер, а как прост с людьми, как они просты с ним…
— Предлагаю, дамы и господа, — закончил Мышецкий, — поднять бокалы за истинную демократию. Без прикрас и погремушек лживого сострадания к народу, который мы все еще, к сожалению, мало знаем, но который достоин нашей любви к нему!
Потом он с аппетитом ел, много шутил, и было ему весело и хорошо. «Нет, конечно же — Бобры славные люди: как замечательно, что они сюда меня затащили…» Галина Корево отвечала скупо, а прапорщик Беллаш, как добрый малый, неустанно следил за бокалами.
— Между прочим, — сказал он, — к этому Портсмутскому миру с Японией надобно относиться с опаской. Он опасен, ибо офицерство, осмеянное за неудачи в войне, будет вымещать свое зло здесь… вот в таких, как наша, уренских губерниях!
— Юноша, — отвечал Мышецкий, — разве вы не видите, что я совсем не похож на Угрюм— Бурчеева? Разве я мог позволить обидеть народ? Что вы! Я ведь тоже прожил трудную жизнь. И воспитывался в деревенской простоте. И в третьем классе на верхней полке ездил. Мне все понятно! Вот, — пошутил князь, — можете спросить обо мне у господина Ениколопова: он имеет два покушения на губернаторов, человек опытный, не дай бог!
— Не два, а — три, — поправил Мышецкого эсер.
Госпожа Корево вдруг со значением вставила:
— Четвертое, очевидно, никогда не состоится…
