— Батрак я, — с натугой, точно оправдывая себя в чем-то, сказал Ориккайнен и поднес к лицу свои широкие красные ладони. — На вырубках «Вяррио»… Может, слышал?
— Работал.
— Что?
— На «Вяррио», говорю.
— Ты?
— Когда?
— Давно, — вздохнул ефрейтор, — еще до революции.
— Лесоруб?
— Был. Сейчас учитель.
— Вот как, — задумчиво протянул капрал и почему-то успокоился. — Карел?
— Нет, финн. — Ефрейтор забросил окурок в лощину, где лежал под ворохом листьев мертвый офицер, и спросил: — За что ты его?
— Сволочь он… солдат обижал… А ты, выходит, видел?
— Я как раз вот здесь сидел. Скажу честно, ловок ты — даже пикнуть не дал ему. Только чего же пуукко свой оставил?..
— Растерялся, никогда своих не приходилось…
Ориккайнен снова потрогал ножны, прищурился:
— Меня… к своим отведешь?.. Или как?..
— А чего тебя отводить? — улыбнулся ефрейтор. — У нас таких, как ты, много!
— Допрашивать будете…
— А'мы и так все знаем. Больше тебя даже.
— Значит — пуля?
— И пули тратить не буду.
— Что же тогда?
— А иди куда хочешь! Все равно вам конец скоро. И, как бы в подтверждение своих слов, ефрейтор бросил к ногам Ориккайнена его длинный пуукко:
— На, возьми!..
«Вот сейчас и выстрелит, — подумал капрал, не решаясь забрать нож. — Если бы русский был — можно поверить, а он — финн, мы все такие…»
— Дурак ты капрал!..
Непослушными пальцами Ориккайнен втиснул острое лезвие в ножны.
— Что ты делаешь со мной? — изменившимся голосом прошептал он. — Как же я теперь стрелять-то в вас буду?..
— А ты не стреляй.
— Война.
— А ты не воюй!
Ориккайнен поднял тяжелый «суоми», протянул его ефрейтору:
— Слушай, возьми-ка ты меня лучше в плен.
— От этого война раньше не кончится.
— Нет, ты возьми! А то еще, не дай бог, встретимся…
— Если хочешь — давай. Хоть завтра.
— Не приду я больше к тебе. Берешь — так бери сейчас.
— Иди к черту, — равнодушно сказал ефрейтор и встал. — Убирайся!..
— Нет, ты возьми!
— Тьфу, финское отродье!.. Слушай, ты случайно не из Хяме? Там все такие твердолобые.
— Я за тобой пойду.
— Не нужен ты мне.
— А там, — капрал махнул рукой за озеро, — там я тоже теперь не нужен.
— Ничего, можешь пригодиться. Если, конечно, дураком не будешь.
Ефрейтор потянул капрала за рукав, вдвоем они взошли на пригорок.
— Вот, — сказал ефрейтор, — видишь ту сосну?
— Вижу.
— Видишь, на ее стволе белеет что-то?
— Вижу.
— Так вот. Сходи прочти — это листовка. И написана она вашими солдатами, которые у нас в плену. В этой листовке они к вам обращаются — к тем, кто еще не расстался с оружием. Прочтешь — многое ясно тебе станет. Если увидишь, что врут в листовке, обманывают таких, как ты, разорви ее и выстрели мне вслед. Если увидишь, что это правда, снеси к себе в землянку, пусть прочтут другие… Прощай! До лучших времен!..
— Постой, — остановил его Ориккайнен, — как зовут тебя, чтобы знать?
— Лейноннен-Матти!
* * *
Он шел обратно. Листовка шуршала у него за пазухой, и он часто доставал ее, снова и снова прочитывал серые, размытые дождем строчки.
«Так значит, — раздумывал капрал, — Паасикиви еще в марте ездил в Москву для переговоров о мире. И еще в марте — вон когда! — Суоми могла выйти из войны. И русские шли на это, они тоже согласны мириться… А вот Рюти, этот старый пес, сорвал переговоры. Значит, опять сиди капрал Ориккайнен в землянке, дави вшей, грызи „фанеру“, бей русских…»
Кто-то тихо свистнул. Капрал огляделся и, заметив на одном дереве кольцевой надрез коры, уверенно направился прямо к нему.
— Кто здесь?.. Ах, это ты, Олави!..
— Я, капрал, — послышалось сверху. — Поднимайся сюда, поговорим…
Ориккайнен ухватился за нижний сук и, сильно подтягивая свое тяжелое тело, добрался до люльки. Олави, привязавшись веревкой к стволу дерева, расхаживал вокруг него по доске, всматривался в затянутую хмарью лесную глушь; рядом с ним лежала, упираясь в развилок сучка, винтовка с оптическим прицелом…
— Ну, — спросил он. — нашел эту собачью морду?
— Нет.
— Ни живого, ни мертвого?
— Никакого. Наверное, обиделся и сбежал к русским…
Олави выругался и вдруг притянул к себе винтовку — стал тщательно целиться.
— Что там? — спросил капрал…
— Да какой-то москаль бежит. Но ему, чувствую, больше не бегать.
— Обожди, — сказал Ориккайнен, — дай-ка я сам пугну его…
Он вдавил в плечо удобный приклад, сильный окуляр приблизил к нему фигурку солдата, в котором — так показалось — он узнал Лейноннена-Матти.
— Ветер дует справа, — предупредил его Олави, — ты учти это.
— Учту, — ответил капрал три гулких выстрела подряд огласили притихший лес.
— Эх, ты! — сокрушенно вздохнул Олави. — Такая цель была, и — промазал. Ты, я вижу, совсем разучился стрелять…
— Может быть, и разучился, — хмуро ответил капрал.
Возвращение
Рябинин очнулся, лежа на широкой медвежьей шкуре.
Пахло табаком, потом и сырым океанским воздухом. Посередине чума над костром висел большой закопченный таган. Из-под его крышки поднимался пар, приятно пахнущий крепко заваренным чаем.
Перед капитан-лейтенантом сидела молодая узкоглазая женщина с гладко зачесанными иссиня-черными волосами. Она курила длинную тонкую трубку. Заметив, что Рябинин открыл глаза, она выпустила дым и улыбнулась, обнажив ряд крепких белых зубов.
— Где я? — спросил он.
— Здесь, — последовал ответ.
— Кто ты?
— Женщина.
— Как тебя зовут?
— Нага.
— Дай курить!
— На!
Она сунула ему в рот трубку и отошла, вернувшись обратно с тарелкой, на которой лежали дымящиеся куски жареной оленины.
— Ешь, — сказала Нага, подсовывая ему жирный кусок мяса. — Ты скоро уедешь отсюда. Олешки бегают по тундре быстро, быстро — как ветер… Ешь, Прошка Николаевич!
