В другом конце корабля на слуховом раструбе откидывается клапан, и раздается протяжный свист. Штурман «Аскольда» Андрей Векшин поспешно вскакивает с койки. Он уже знает — это Рябинин: только у него одного такие могучие легкие, что могут продуть всю трубу на целую полсотню метров и еще откинуть клапан.
В слуховом раструбе перекатывается звенящий бас капитана:
— Штурман, на минутку…
Больше с тех пор он ни разу не дотронулся до ушей своего сына. И сейчас с нежной усмешкой думает о нем: «Хороший растет парень. Такой не пропадет. А вот скрипку свою, негодник, забросил. И неплохо играл ведь…» Потом его мысли снова возвращаются к жене.
Сегодня она сказала ему вот что:
«Я всегда гордилась тобой, а теперь буду гордиться еще больше. Но ты не забывай: если с тобой что-нибудь случится, это будет для меня непоправимым горем. Ты мне так нужен, так нужен… Помни об этом, ради бога».
Капитан «Аскольда» четкими шагами расхаживает по каюте. Пушистый мат из очесов манильского троса глушит его увесистые шаги. Если бы только кто-нибудь знал, какая большая и давняя дружба связывает его с этой женщиной! Когда он впервые поднял на мачту передовой вымпел флотилии, некоторые капитаны говорили: «Рябинину — легко: у него жена научный работник, уж конечно, она ему подскажет такое, о чем нам своим умом допирать надо. Муж и жена — одна сатана!..»
Да, она ему помогала. Глупо отрицать это. Но не больше, чем другим. Зато, когда он замерзал на мостике, сутками не уходя в каюту, она, казалось, тоже стояла рядом, они вместе, казалось, ломали голову над картой, и в сумбуре штормовых ночей — казалось ли это? — он видел, как ее тонкий палец тянулся в сторону его мечты — тянулся на восток, туда, где еще никто не забрасывал трала.
И он пошел на восток, даже не сказав ей об этом, он впервые снял небывалые «урожаи» на той самой банке, которая носит теперь его имя! Да, конечно, муж и жена — одна сатана: пусть же половина его успеха всегда принадлежит ей. Что у него было до знакомства с этой женщиной? Одни сильные руки, с детства привычные к морскому труду. У нее — все остальное. И, может, не будь у него Ирины, он никогда не был бы тем, кем стал…
В каюту постучали — очень вежливо: одним пальцем. И по этому стуку капитан узнал штурмана — самого вежливого человека на корабле.
— Входи, входи, Векшин.
— Разрешите? — спросил штурман, открывая дверь.
— Давай, давай.
— Я к вашим услугам, Прохор Николаевич!
— Если хочешь, садись.
— Благодарю вас…
У Векшина изящные, даже несколько жеманные движения. Он не спеша выпрямляет на брюках складки, которые должны лечь ровно посреди колен, потом откидывает голову назад, уставив на Рябинина продолговатые темные глаза.
— Сегодня встаем в док, — говорит капитан, и Векшин согласно кивает головой. — У входа в док на грунте лежит разбомбленная немцами барка. Без буксира туда не сунешься. Можно шутя обрубить винт.
— Позвольте заметить, Прохор Николаевич, что в док вообще рекомендуется втягиваться с помощью буксиров.
— Знаю. Так вот. Сходи к диспетчеру порта. Потребуй пару буксиров. Скажи: неотложное дело, корабль готовится к войне…
В дверях уже стоял салогрей Мордвинов.
— А тебе что?
— Куда жиротопку девать? — спросил матрос.
— А куда ты ее думаешь деть?
— Куда?.. А вот выволоку на палубу и спихну за борт. Надоела она мне, проклятая. Я весь уже провонял из-за нее…
— Нет, так нельзя, — возразил Рябинин. — Надо сдать ее в порт под расписку. Отвезти и сдать, как положено.
— Я не лошадь, — сказал Мордвинов, — чтобы котлы на себе таскать.
— А ты найди лошадь.
— А где я возьму денег на лошадь?
— Позвони в порт. Ты же грамотный… Кстати, постой, — остановил его Рябинин. — Я, конечно, понимаю, что дипломат из тебя не получится. Но только надо быть немного повежливее. Вот вчера ты пришел ко мне…
— А там какой-то фраер сидел, — перебил его Мордвинов. — Он мне сразу вопрос: «Ты кто такой?..» А я не люблю, когда со мной так разговаривают.
Рябинин весело рассмеялся:
— Ну ладно. Иди, дорогой товарищ Мордвинов. Только учти: мы становимся людьми военными — теперь от тебя вежливости будет требовать устав…
После салогрея пришел тралмейстер Платов.
— Тралы сдавать? — спросил он.
— Да, в такелажные мастерские.
Платов неловко топтался на месте, комкал в руках зюйдвестку, не уходил.
— Ну, чего вздыхаешь?
— Ох, до чего же мне жалко расставаться с ними, с тралами-то, — начал тралмейстер. — Такие уловы брали — и вдруг… Ведь вся страна ждала от нас трудовых подвигов, ведь мы горели, товарищ командир, желанием выполнить…
Рябинин резко оборвал его.
— Уходи отсюда! — сказал он. — Я громких слов не люблю!..
Сердце боцмана, хватившее горя на своем веку с избытком, умело чувствовать заранее. Точно так же, как предугадывали плохую погоду его больные ноги, чему немало удивлялся штурман: «Антон Захарович, опять точно по барометру!..» Вот и сегодня, когда вызвал его к себе Рябинин, Антон Захарович сразу почуял приближение какой-то беды. А когда услышал от капитана первую фразу, то долго сидел молча, опустив худые плечи: «Вот она, беда-то! Подошла!..»
— Это что же, Прохор Николаевич, — глухо сказал он наконец, — не доверяете, стало быть?
— Нет, боцман, я тебе всегда доверял. Ты всегда мог заменить меня на палубе, ты боцман хороший…
— Да я ведь… Прохор Николаевич, небось сами знаете… Каждую фитюльку, каждое весло облизать готов. У меня ведь дома такого порядка никогда не было, какой я на «Аскольде» держал… Или я уж… Эх, вы! Старика обидеть нетрудно…
И его голова опустилась еще ниже. Он весь как-то обмяк, осунулся, постарел. В заскорузлых пальцах вертел папиросу, и пальцы его дрожали, осыпая табак.
Рябинин подошел к боцману, положил ему на плечи свои тяжелые руки, отчего старик сгорбился еще больше:
— Антон Захарович, корабль-то теперь будет военным. Ведь загоняем мы тебя окончательно. Ты старше всех на «Аскольде».
Боцман жадно затянулся цигаркой, слезы обиды блеснули в стариковских глазах.
— На покой, значит, пора? Так, так… Дослужился, что не нужен стал. Ну что ж, уйду. Только такой обиды, товарищ капитан, я еще ни от кого не видывал.
И Мацута ушел, хлопнув дверью, чего никогда бы не сделал раньше.
«Вот ведь какая чертовщина, — думал Рябинин. — Жалко старика, хороший он человек… Обиделся… Да, скверно получилось…»
Через полчаса вернулся из порта штурман. Раздраженно стал жаловаться:
