И вдруг тишину ночи прорезал чей-то испуганный вскрик, впереди послышалась приглушенная брань. Отряд все-таки попал в болото. Никонов схватился рукой за куст, но под ногами у него что-то захрустело (лед! — догадался он), и тело разведчика сразу поползло куда-то в противную вязкую глубину. В лицо ударило застоявшейся гнилью. Кто-то обхватил его за шею — Никонов отбросил эту руку:
— Дурак, не за меня, за кусты хватайся!..
Хрипя, захлебываясь и ругаясь, разведчики барахтались в растревоженном месиве тундровой трясины. Разбитые осколки льда резали им лица и руки.
— Береги оружие! — командовал Ярцев. — Самое главное — автоматы…
Казалось, что здесь и конец. Чем больше дергался человек, стараясь вырваться из гнусного плена, тем больше трясина схватывала его, затягивая в вонючую топь.
— Руку, — молил кто-то, — дай руку!
— Гришка, это ты? Держись за меня, здесь суше…
— Вот кочка. Лезь на кочку…
— Да не ори ты — тише надо!
«Хлюп-хлюп», — чавкала трясина. «Дзинь-крак», — звонко раскалывался лед. Поднимая над собой автоматы, разведчики изнемогали в этой борьбе, когда послышался голос лейтенанта Ярцева:
— Ко мне, ко мне, — здесь уже дно.
Разведчики выбрались из трясины и долго еще лежали плашмя, жадно вдыхая холодный воздух. Пахучая грязь облепляла их одежду, она отваливалась тяжелыми комьями при каждом движении. В сапогах, наполненных водой, скрутились и резали ноги заковрижевшие за эти дни портянки.
— Автоматы при всех? — спросил Ярцев, обходя людей и пересчитывая их. — Десять… двенадцать… четырнадцать со мною. А где же пятнадцатый?
Все притихли, с ненавистью поглядев назад, где под синим светом луны лежала проклятая трясина — кочковатая, взъерошенная пучками острых кустов, взбудораженно бурлящая пузырями, которые с бульканьем лопались на поверхности. А вдалеке темнели острые зубцы гор, и ветер со стороны океана гудел порывисто и тревожно…
Лейтенант Ярцев еще раз пересчитал людей.
— Нет одного, — сказал он, как бы невзначай скидывая с головы каску. — Проклятое болото!
— Борьки нет, — подсказали из темноты, — Шухова нету…
Никонов коротко и судорожно вздохнул:
— Ну всё… А как он жрать хотел, братцы! Всю дорогу о жратве мне молол…
Лейтенант Ярцев подозвал к себе радиста.
— Четырнадцать, — кратко сказал он. — Будешь передавать на базу, скажи — четырнадцать. Идем к бухте Святой Магдалины. В срок будем на месте.
— Есть, четырнадцать, — ответил радист.
— А ведь еще недавно нас было двадцать восемь, — глухо отозвался кто-то в темноте. — Двадцать восемь, а теперь минус…
Никонов резко остановил его:
— Заткнись ты, математик!..
Радист передал на базу сообщение и по приказу Ярцева утопил рацию в болоте, — теперь она была не нужна: отряд находился уже близко у цели. Лейтенант велел разделить на всех последнюю банку консервов и, включив фонарик, сел в отдалении на кочку — стал внимательно изучать карту.
— Посмотрите по рюкзакам и карманам, — сказал он, — может, у кого-нибудь завалялись сухари или галеты. Впереди лежат горы — надо как следует подкрепиться…
Никонов вынул из ножен трофейный немецкий тесак, зажал меж колен пузатую банку с американской тушенкой. Тесак со скрежетом резал чикагскую жесть.
— Подходи, — приказал сержант, на ощупь вставляя тесак обратно в ножны. — Бери каждый для себя…
К нему из темноты подползали на корточках и подходили шумно дышавшие тени разведчиков:
— Рукой брать, что ли?
— Вилку еще тебе. Тоже мне — барин!
— В нашем-то ресторане все больше пальцами…
— Ой, братцы, кажись, много себе зацапал!
— Жаден ты. Отбавь.
Никонов повернулся к Ярцеву:
— Товарищ лейтенант, а вы?
Ярцев погасил фонарь, сложил шелестевшую в темноте провощенную карту:
— Вы там мне тоже малость оставьте.
Помолчал и добавил:
— На донышке…
Поев и испытывая по-прежнему голод, разведчики проверили оружие, подтянули снаряжение. Никонов закинул в кусты пустую банку.
— Теперь курнуть бы, — буркнул он недовольно.
Быстро — по команде — собрались в путь. Тронулись легким, неслышным шагом. Восьмой день пути — скоро уже конец этому тяжкому рейду. А потом — база: заслуженный отдых, письма от родных, чистые простыни на койках, а может быть, и путевка на курорт в Мурмаши.
Хорошая жизнь, честное слово!..
Они уже подходили к морю, когда вдали послышался лай собаки, и две красные ракеты плавно выплыли из-за скалистого гребня, освещая низину.
— Ложись!..
Никонов залег рядом с Ярцевым, сказал:
— Сработал немецкий кордон. Теперь они с собаками возьмут нас.
— Не возьмут, — отмахнулся Ярцев. — Просочимся… Скажи ребятам, чтобы были наготове и не волновались,
— А мы и так не волнуемся, товарищ лейтенант, — ответил из темноты чей-то молодой и задорный голос.
Накрывшись плащ-палаткой, чтобы не было видно света снаружи, Ярцев еще раз взглянул на карту. Это была отличная карта, выпущенная германским генштабом накануне захвата Норвегии: на ней были указаны даже самые малоизвестные горные тропы, и лейтенант выбрал среди них одну, самую трудную, но, как ему казалось, и самую верную…
— А моряки не подведут нас?
— Не знаю, — тихо рассмеялся Ярцев. — Это надо спросить у тебя: ты же сам моряк.
— Вернее — был, — ответил Никонов, и отряд тронулся дальше…
Приход «Аскольда»
Милиционер, растопырив руки, сдерживал толпу наседавших на него женщин.
— Дамочки, дамочки! — кричал он. — Вам русским языком сказано: в порт — Нельзя, требуется пропуск…
В ответ ему летели возбужденные женские голоса:
— У, чтоб тебе!..
— Жирная морда!..
— Отъелся в тылу!
— На фронт иди, крыса!..
Не пропуская женщин, милиционер обиженно кричал, что он был ранен, что его чуть не убили, что он честно отвоевал свое и что он их не пропустит, ибо надо уважать порядок.
И снова:
— Дамочки, дамочки!..
Но «дамочки» опрокинули его и густой толпой повалили в порт. Старая вахтерша, бесстрастно наблюдавшая всю эту сцену, помогла милиционеру отряхнуть шинель и с упреком сказала:
— А ты не шуми, сердешный. Какие они тебе «дамочки»?.. Они женки рыбацкие. Они мужей своих поджидают с промысла. У них, может, подушки от слез не просыхают. Война ведь на море. А ты их к диспетчеру не пущаешь! Дурак ты…
