Желая как-то сгладить углы в отношениях, оберст на прощание положил руку на плечо финского офицера:
— Черт возьми, как я завидовал вам в тридцать девятом году. Я тогда торчал в Париже… Весь мир был восхищен вашей доблестью! Сардины, мед и кофе! Вы их получите завтра, завтра!..
Ни сардин, ни меда, ни кофе, конечно, финны не получили. Но зато солдатам выдали новое нижнее белье, густо пересыпанное порошком от паразитов, рота получила по пятьсот патронов на каждого человека. К оружию была выдана особая смазка, чтобы затворы автоматов не застывали при сильном морозе. Чувствовалась близость отправки на передовую линию фронта.
В один из дней Рикко Суттинен надел мундир поновее и отправился в Парккина-отель поужинать. Съев кусок поджаренной оленины, который запивался шведским пивом, он неожиданно решил, что если его сестра здесь, в Петсамо, то неплохо было бы и отыскать ее. Все-таки что ни говори, а ведь не виделись они очень долго. Кайса давно отошла от семьи, и он слышал о ней много дурного, но… сестра есть сестра!
Майор Френк, комендант гавани Лиинахамари, к которому обратился Суттинен, проверил списки финского гарнизона.
— Эти проклятые финские имена, — бурчал он себе под нос, копаясь в списках. — Вот скажите мне, под какой фамилией мне ее искать… Суттинен — это что? А тогда что же Кайса и Хууванха?
— Хууванха — это по мужу, — пояснил лейтенант. — Ищите ее по девичьей фамилии — Суттинен.
— Нашел, — сказал комендант гавани. — Действительно, такая была… Кайса Суттинен-Хууванха. Но ее уже нет в Петсамо. Мы выслали эту особу!
— За что? — испуганно спросил лейтенант.
Майор Френк снял очки и спокойно ответил:
— Удалена по пункту «Д»… За то, что она подрывала в разговорах престиж немецкого командования. Мы не могли держать ее здесь и отправили ее на юг. Вот и все!..
Рикко Суттинен вышел из комендатуры и только на улице подумал, что Петсамо — город финский, и его сестра, Кайса, женщина финская, и она удалена из финского же города. Но удалена не финнами, а немцами…
Тогда он огляделся по сторонам и увидел, что кругом маршируют немецкие солдаты, немецкие подлодки стоят у пирсов гавани, ветер мочалит на заборах обрывки немецких приказов, и тут за его спиной что-то сухо щелкнуло. Рикко Суттинен быстро обернулся — немецкий матрос, пряча фотоаппарат в футляр, сказал ему:
— Чудесный снимок! Я пошлю его своей невесте, пусть она знает, как далеко я забрался!..
Позиция восьмой роты примыкала на правом фланге к позициям немецкого батальона, которым командовал обер-лейтенант Вульцергубер. Со стороны озера, мимо блиндажей зенитчиков, тянулся в тыл армии снежный туннель — вдоль туннеля, невидимые для русских, днем и ночью шли груженые автомобили. По направлению к реке, за которой раскинулся фронт русской армии, стояли воткнутые в сугробы фанерные щиты с энергичными надписями: «Стой! Мины!» или: «Дальше не ходи — пропадешь!» В землянках немецкого батальона Вульцергубера работал даже водопровод. Капрал Теппо Ориккайнен провел электричество до своих позиций, и финские солдаты читали по вечерам газеты и книги. Это был фронт, хорошо подготовленный немцами для «зитцкрига» — для «сидячей войны».
Рикко Суттинен, накинув на плечи маскировочный балахон, вышел из землянки. Черная ворона сидела на снегу и смотрела на него, скособочив голову. Тропинка до немецких позиций шла берегом озера, и только в одном месте, где стоял указатель: «Ложись! Снайпер!», его обстреляли.
Обер-лейтенант Вульцергубер оказался еще молодым человеком. Он был одет в хороший норвежский свитер, расшитый оленями, на ногах его были новенькие русские валенки.
— Рад вас видеть, коллега, — сказал он приветливо. — Вы как раз к ужину…
Вышколенный денщик быстро собрал на стол консервированный хлеб, болгарские томаты, итальянские маслины, голландский сыр и бутылку русской водки, запотевшую с мороза.
— Где достали? — спросил Рикко Суттинен, пощелкав пальцем по водочной этикетке. — Наверное, судьба этой бутылки так же запутанна, как и судьба человеческая!
— О нет, — ответил командир немецкого батальона. — Это еще из старых запасов. В сорок первом году моим егерям достался целехоньким русский склад.
— И до сих пор эта водка сохранилась?
— Но ведь это же — русская водка. Одну такую бутылку можно пить целую неделю и быть пьяным…
Решив сразу же выбить из головы немца подобное заблуждение, Суттинен подсел к столу. Вульцергубер включил радиоприемник. — Берлин транслировал вагнеровскую музыку.
— Только бы не помешали полярные сияния, — сказал обер-лейтенант, шлифуя верньером чистоту звучания музыки. — Это, кажется, из «Лоэнгрина»? Вагнер — настоящий немецкий композитор. Согласитесь, что в его музыке есть что-то достойное человека!.. Впрочем, — добавил он, — я очень люблю Чайковского, и мне нравится ваш Сибелиус.
— Я поставлю два пулемета за егерским кладбищем, — ответил Суттинен. — Мне нужно лишь быть точно уверенным, что ваши солдаты не полезут под наш огонь. Предупредите их!
— Хорошо. Мы завтра созвонимся по телефону…
Вульцергубер налил себе водки в стопку-наперсток, Суттинен опорожнил сразу половину бутылки в раздвижной бумажный стакан. Тост был произнесен обычный — фронтовой:
— За то, чтобы я похоронил вас, — пожелал финну немец. — Выпейте, пожалуйста, до дна, дорогой коллега.
— Я выпью до дна за то, чтобы от вас даже не осталось того, что принято опускать в землю. Я выпью за то, чтобы вас разнесло по ветру, а ветер — бессмертен…
Прожевав сардинку, Вульцергубер, однако, заметил:
— Я не советовал бы вам, коллега, ставить пулеметы. Оборона здесь и без того достаточно эластичная и крепкая. Русским же ваша удачная инициатива может не понравиться… Мы, горные егеря, высидим здесь хоть сотню лет. На смену нам придут сыновья, сыновей сменят внуки. Русские никогда не прорвут нашу оборону. Это им не Украина и не «дуга» под Курском. Здесь — любимые войска фюрера. Но раздражать русских по пустякам тоже не следует. Был «блицкриг» — не удался. Теперь наступил «зитцкриг» — и с этим надо мириться. К чему лишние жертвы?
Суттинен допил водку до конца и побледнел.
— Вы просто боитесь, — тихо, но внятно сказал он. — А вот я… вернее, мы, финны, ни черта уже не боимся. Потеряв все, мы не потеряем одного — национальной чести! И что не нравится москалям, то нравится мне… Завтра же пулеметы будут стоять там, где нужно, и вы еще посмотрите, как на русском берегу негде будет присесть, чтобы справить нужду! Вот так…
— Тогда мой тост окажется пророческим, — согласился Вульцергубер и выключил радиоприемник.
Стало тихо. Где-то далеко-далеко настойчиво трудился русский «максим», словно швейная машина торопливо дошивала длинную строчку. Ветер с шуршанием переметал за дверью блиндажа сыпучие тундровые снега.
— Ладно, — Вульцергубер повертел пустую бутылку. — А не хотите ли вы сыграть в кости? Мои егеря изобрели чертовски интересную игру. Вроде бильярда. Это очень просто. Нас двое. Значит, берется восемь костей…
