Она беспокоилась о другом:
— Ты дорогу найдешь? Где ваши?.. Кое-как, часто останавливаясь и припоминая события этой ночи, матрос вспоминал дорогу:
— Идем-то верно… Вот отсюда, кажется, в меня егерь выстрелил. Да вон и он сам лежит, видишь?.. Значит, идем правильно…
Так они дошли до главного каземата немецкой стопятидесятимиллиметровой батареи. Окликнувший их Алеша Найденов был радостно изумлен, увидев сразу и матроса, которого уже считали убитым, и доктора.
— Товарищ лейтенант, никак вы?
— Я, милый, я!.. Помоги-ка мне спуститься!.. Держи своего товарища, вот так…
Долго спускались по узким бетонным ступеням, хватаясь руками за стены, покрытые плесенью; раненый матрос, повиснув на шее Китежевой и Найденова, уже не стеснялся охать, жаловался:
— Лечь бы только… Болит, зараза!
— Терпи, терпи. Сейчас катера из Лиинахамари вернутся, в Мурманск пойдем на всех оборотах…
Ударило в глаза светом, и Варенька даже отшатнулась. В мрачном низком отсеке, придавленном сверху запотевшим потолком с рельсами подвесных элеваторов, стояли в ровной шеренге около сотни гитлеровских солдат. На правом фланге замер, вытянувшись в струнку, сам обер-лейтенант фон Эйрих; по его бархатному воротнику ползла упавшая с потолка мокрица, но он не замечал этого, боялся пошевелиться: он был пленный — его батарея капитулировала.
Ярцев подошел к Вареньке, подал ей руку:
— Очень рад, что вас прислали. Среди этих, — он кивнул на пленных, — раненых нет: они сложили оружие, как дети складывают игрушки, когда их посылают спать… А вот среди нас… — И, резко оборвав, он крикнул Найденову: — Проводи доктора!
Провожаемая взглядами пленных, в которых сквозило не то восхищение, не то удивление перед первой женщиной за эти годы, увиденной ими на мысе Крестовом, Варенька шагнула в соседний каземат, расстегнула свою сумку.
Здесь было душно, пахло кровью, сыростью, лампочки плавали в каком-то дыму. На каменных плитах метались раненые, в углу спокойно лежали мертвые.
И первый, к кому она подошла, сказал:
— Вот тут: в боку, потом слева и в голову… Ответь — я буду жить?..
Временным комендантом гавани Лиинахамари был назначен лейтенант Самаров. Немецкий гарнизон, отступавший к озеру Пуроярви, получив из Петсамо подкрепление, продолжал обороняться, но дорога на Трифонов ручей уже была перерезана нашими бойцами. Самаров, прислушиваясь к далекой перестрелке, занимался сейчас тем, что посылал саперов разминировать причалы, тушить пожары, расставлял часовых.
Лиинахамари постепенно становился нашим городом: по улицам уже расхаживали патрули, раскинулся медсанбат, на столе нового коменданта деловито названивал телефон.
Самаров решил сразу же переправить в Кольский залив защитников ключа от Печенги — матросов с мыса Крестового, и, прежде чем уйти, они стали хоронить убитых. Могил не рыли. Павшим закрывали глаза, складывали на груди руки и опускали в глубокие воронки от снарядов. Если успели прийти письма на их имя, то и письма клали в могилу, быстро засыпая ее землей, камнями, осколками металла и бетона. Речей никаких не говорили, клятв не давали. Только сухо рванул ночной воздух слаженный залп из винтовок. Но за этой военной обыденностью чувствовалось нечто большее. Такое, о чем не скажешь словами. Может быть, потому и молчали матросы, навсегда покидая мыс Крестовый…
Они ушли в Мурманск, и остался только один лейтенант Ярцев; его пошатывало от усталости, он давно не спал и забыл, когда ел в последний раз. Переправившись через залив, он сразу пошел в сторону Парккина-отеля. «Перекушу сейчас, — думал он, — и спать…»
В темной разгромленной гостинице, светя перед собой фонариком и перешагивая через трупы, он добрался до буфета, отыскал хлеб и полголовки копченого сыра. Воды не нашел и спустился в подвал. Здесь, между рядами громадных бочек, лежал вдребезги пьяный князь Мурд, и из одного крана тонкой струйкой журчало, убегая в землю, густое пахучее вино. Ярцев брезгливо поднял князя, дотащил до двери и выбил ударом ноги:
— Убирайся к черту! Фюреров теперь нету…
Оставшись один, выпил стакан вина, закусил сыром, но больше есть и пить почему-то не хотелось, зато еще сильнее потянуло лечь, закрыть глаза, забыть все… Хватаясь рукой за иссеченные пулями перила, лейтенант добрался до того номера, в котором жил ранней весной как офицер из Голландии, рухнул на постель.
Самаров разбудил его на рассвете, в окнах еще догорали звезды.
— Вас вызывает командующий, — сказал он. Командующего Ярцев увидел около блиндажа. Раздетый до пояса, он растирал свое тело снегом.
— Ух, как хорошо! — сказал он. — Теперь можно хоть еще сутки не спать…
Придя в блиндаж и застегивая мундир, генерал сказал:
Потом, раскинув на столе карту, генерал стукнул костяшками пальцев по тому квадрату, где сходились стрелы наступления: одна — войска Карельского фронта, другая — десантники-североморцы.
— Смотри, — объявил генерал весело, — вот она, Норвегия! Сейчас обстановка такова, что мы должны задержать егерей на путях отхода. Почему? Да потому, что они хотят вырваться из нашего кольца. А там, вот отсюда, — он показал на полуостров Варягнярга, — на соединение с Лапланд-армией идет пехотная бригада «Норвегия». Воевать они еще не разучились, лейтенант, не-е-ет…
Командующий скинул со стола одну карту, разложил другую.
— Смотри! — продолжал он еще веселее. — Завтра Печенга будет уже нашей. Егеря откатятся на Киркенес, там у них линия обороны уже подготовлена… Две дороги! Какую из них выберут они для отступления?
— Эту, — показал Ярцев, — они сами ее построили. А вот эта — старая, караванная, она уже давно заброшена, и только, одни норвежцы пользуются ею. Я проходил по этой старой дороге в сорок втором, так едва ноги вытягивал.
— Так вот, — закончил генерал, — надо сделать так, чтобы егеря пошли по этой старой и более длинной дороге. И, — засмеялся он, — чтобы у них ноги запутались. А для нашего наступления на Киркенес останется вот эта дорога, которую они сами построили…
Вечером этого дня на развилке двух дорог, ведущих в глубь Норвегии, остановился приземистый «мерседес» с броневыми заслонками вместо стекол. В таких машинах разъезжало только высокое начальство, и два егеря, служившие на кордоне, мгновенно выскочили из будки, замерли.
Дверца кабины распахнулась, на дорогу вышел гладко выбритый немецкий майор с хлыстом в руках. Не ответив на приветствие, он поднес к лицу рукоятку хлыста — выскочила сигарета, потом из этой же рукоятки выскочил язычок пламени: это был хлыст, портсигар и зажигалка одновременно. Раскурив сигарету, майор коротко приказал:
— Шлагбаум — на замок!..
Егеря мгновенно исполнили приказание. Вскоре на дороге показался взвод солдат во главе с офицером. Это начинали подходить к развилке потрепанные части Лапланд-армии.
