«Чепуха какая-то, — досадовал фон Герделер. — Этот подлец полковник не дает мне развернуться. Обер-лейтенанту Бартельсу можно позавидовать — у того хоть есть возможность перебирать травки, а что делать мне?»
Он шел к Юсси Пеккала, говорил:
— Было бы очень хорошо, господин полковник, взорвать гидроэлектростанцию на Вуойокки, так как ее плотина повышает уровень реки в верховьях, чем и пользуются русские для своего судоходства.
Но Пеккала, не отрываясь от бумаг, отвечал:
— Кстати, хорошо, что вы напомнили. Я прикажу завтра выделить наряд для охраны этой гидроэлектростанции. Взорвать-то легко, а мы нация маленькая, страна наша бедная, — кто поможет нам отстроиться после этой дурацкой войны?
Фон Герделер предлагал вывести из района большую часть финских войск и заменить их горными егерями, так как финские солдаты, соприкасаясь с «лесными гвардейцами», стали менее надежны, но Юсси Пеккала ехидно спрашивал:
— То есть, господин советник, вы предлагаете оккупировать северную Финляндию?..
Наконец, фон Герделер указывал на то, что с каждой курицы следовало бы брать каждое второе яйцо, а не третье, как это делается, и Юсси Пеккала снова вежливо улыбнулся в ответ:
— Я бы согласился издать приказ по району: брать с каждой курицы одно яйцо из двух, если бы вы, немцы, не пожирали две курицы из трех…
Прошло несколько дней, и фон Герделер окончательно убедился, что служить с Юсси Пеккала — это значит погубить свою карьеру, сделаться одним из тех тысяч и тысяч офицеров, которые прозябают в безвестности.
«Притом, странная вещь, — раздумывал по ночам фон Герделер, — я, кажется, начинаю глупеть. Да, да! Он делает из меня дурака, душит во мне всякую инициативу; не знаю почему, но я боюсь его ослушаться».
Иногда по утрам он вставал, исполненный решимости идти наперекор всему, чтобы действовать и действовать, сообразуясь не только с желаниями Юсси Пеккала, но и с задачами Лапландской армии генерал-полковника Дитма. Однажды он проснулся на рассвете и, подняв по тревоге немецкий гарнизон, повел его к озеру Селькяярви, на берегу которого, как говорили, расположился целый лагерь бежавших из концлагерей военнопленных и финских дезертиров. Им руководило безотчетное желание вырваться из цепкой паутины, которой его так быстро и так ловко опутал этот невзрачный простоватый мужичок в пьексах, набитых сеном, и с золотыми львами в петлицах заплатанной курки.
Но уже на пятом километре отряд нагнал финский мотоциклист.
— Приказано вернуться в Вуоярви, — доложил он. Глаза финского солдата смотрели прямо и жестко. Фон Герделер не выдержал и отвернулся — этот взгляд напомнил ему Юсси Пеккала: у того тоже такие глаза.
— Передайте полковнику, — как можно мягче сказал фон Герделер, — что он не обязан придерживаться моих советов, а я, в таком случае, не обязан выполнять его приказания.
Мотоциклист уехал, но на восьмом километре нагнал снова.
— Начальник района, — доложил он, сдергивая с плеча автомат, — приказал мне арестовать вас…
Фон Герделер тоскливо огляделся. Шумели сосны. На болоте кричал кулик. Первые лучи солнца, пробиваясь через листву, касались стволов багровыми отсветами. Сосны ровно накалялись пламенем. Казалось, еще минута, и огонь со свистом и шелестом вспыхнет в хвое.
— Взять его! — распорядился фон Герделер, и финского мотоциклиста скрутили.
Только к ночи вышли на озеро Селькяярви. Повсюду чернели наспех выкопанные землянки, ветер раздувал золу костров, в траве белели обглоданные кости диких оленей. Но людей не было — ушли…
На следующий день Юсси Пеккала вызвал усталого и запыленного советника к себе, спокойно сказал:
— Сдайте оружие.
— Но я…
— Что? — спросил полковник.
— Нет, ничего, — и фон Герделер почти оторвал от ремня долго не отцеплявшийся кортик.
Сидя под домашним арестом, фон Герделер пришел к окончательному убеждению, что бороться с Юсси Пеккала ему не под силу. Надо найти какой-то метод борьбы — и он нашел.
Подробный доклад был составлен на восьми страницах веленевой бумаги. В нем указывалось, что в среде финского офицерства появились настроения пораженчества и недоверия к своим союзникам, ярким примером появления которых является полковник Юсси Пеккала. Далее следовали пункты обвинений; их было ровно двадцать, причем, по убеждению фон Герделера> каждый, в ком еще не умерла вера в победу, должен бы, дойдя до двадцатого пункта, взять перо и надписать в углу: «Полковника Ю. Пеккала расстрелять…»
Фон Герделер переписал доклад набело, вложил в конверт и послал по следующему адресу: «Хельсинки, Кайвопуйсто, вилла „Палацци мармори“, министру обороны Финляндии — генералу Вальдену».
Там, в этом «мраморном дворце», обсаженном кустами сирени, все еще чокаются за финского солдата, который «стоит десяти москалей». «Так вот, — злобно думал фон Герделер, — пусть знают, какие у них солдаты, если даже высшие офицеры якшаются с дезертирами!»
Но ответа на это письмо не последовало. Фон Герделеру еще было неизвестно о том, что 9 июня 1944 года русские войска пошли на штурм укреплений Карельского перешейка, и министру обороны в эти дни было не до какого-то там полковника Юсси Пеккала.
А сам Герделер узнал о наступлении русских только в Петсамо, куда его вызвали на экстренное совещание военных советников. Срочно обсуждался вопрос: как быть, если «великая Суоми» не захочет быть «великой» и, не спросив разрешения на то у немцев, вылетит из войны? Вопрос был тем более сложен, что последние переговоры между Рюти и Риббентропом сводились к той же цели: Финляндии вменялось в обязанность умереть или победить!
Фон Герделер сидел в первом ряду высоких кресел, слушал, что говорит командир девятнадцатого горно-егерского корпуса генерал Рандулич, и думал: «Из Петсамо я попал в Вуоярви, и вот я снова здесь. Круг замкнулся. Посмотрим, что будет дальше… А сейчас надо сделать один прыжок…»
Через минуту он уже стоял на кафедре и, обхватив ее края сильными жилистыми руками, говорил. И даже не говорил, а почти кричал, что «если эти мерзавцы финны выйдут из войны, нам, немцам, ни в коем случае нельзя уходить из Финляндии».
— А если мы все-таки будем вынуждены это сделать, — закончил он громовым голосом, — то мы уйдем, предварительно превратив Финляндию в зону пустыни!
Генерал Рандулич встал, молча пожал ему руку. И все те завистники из армейского ведомства пропаганды, от которых он бежал в леса Лапландии, встали тоже.
Прыжок был сделан удачно. Это был великолепный прыжок натренированного акробата. Только, пролетев в воздухе, он вцепился не в легкую шаткую трапецию, а в золотые шнуры оберега, которые раскачивались у него перед глазами.
…Вечером он уже сидел в Парккина-отеле и поил коньяком местного фюрера Мурда. Черт знает почему, но последнее время ему стал нравиться этот дикий дурак.
