— Беги, отдай.
И, счастливая от такого подарка, Женя побежала к дому, еще издали крича:
— Анфиса!.. Анфиса, ты смотри, что мне дядя дал!..
Сережка подобрал брошенную девочкой палку и, сталкивая ею в воду мелкие камешки, пошел следом за Женей. Когда он приблизился к порогу дома, девочка рассказывала Анфисе:
— Вот, говорит, что он боцман. А разве боцманы такие бывают?
Внучка Хлебосолова протянула ему руку:
— Вас, кажется, Сергеем зовут. Здравствуйте!.. Мне дедушка очень много о вас рассказывал.
— О чем же?
— Ну, это секрет!
Прошли внутрь дома. Здесь было все так же, как и в прошлую осень, когда он, получив паспорт, уходил отсюда в море. Но в то же время здесь многое изменилось: на всех вещах чувствовалось заботливое прикосновение хозяйской девичьей руки.
— А где дядя Степан?
— Скоро вернется. Пошел на ялике вехи красить. В углу ворковал что-то свое медный самовар.
— Вы будете чай с нами пить? — спросила Анфиса.
— Буду…
Чай пили с вареньем из прошлогодней морошки и с колобками. Внутри каждого колобка была искусно запечена сушеная слива, — в этом, очевидно, и состоял главный секрет кулинарии Анфисы.
Вначале смущавшиеся друг друга, за столом они разговорились. Женечка-Колосок смешила их своим неистощимым аппетитом к варенью, и нельзя было не расхохотаться, глядя на ее рожицу, выпачканную густым сладким соком «северного винограда».
— Ты маленькая обжора! — шутила Анфиса. — Оставь хоть немного варенья для дяди Сережи.
— Ничего, пусть ест, ведь я не девчонка, — солидно заявлял семнадцатилетний боцман гвардии, удивляясь, что его называют дядей.
— Расскажите что-нибудь о море, — попросила Анфиса.
— Ну что — море! — неохотно отозвался Сережка. — Море как море: волны, качка, ветер, стужа, сухари, консервы…
— И никакой романтики?
— Почему? Романтики хватает.
— А в чем? Неужели в сухарях? — Она засмеялась.
— Во всем! Вот вы, Анфиса («Какое красивое имя!»), поставили самовар, заварили чай, сидите и пьете. А в море? На одном тральщике матроса за борт смыло, когда он попробовал чаю напиться…
— Как же это?
— А вот так: ветер десять баллов, палуба покрыта льдом, волны швыряют коробку с борта на борт, и к тому же леера срублены. Вот он, бедняга, пошел с чайником по палубе, его как подмоет волной за борт — и амба!
Анфиса промолчала, но лицо ее как-то затуманилось.
— Но это еще не конец истории, — улыбнулся Сережка. — Когда первая волна схлынула, вторая с другого борта подошла… Это мне рассказывали те, которые с мостика все видели… Подошла, грохнулась о палубу и этого матроса на корабль снова выбросила. Тут к нему подбежали, вытянули…
— И он остался жив?
— А что ему сделается? Руку вывихнул — и все! Сейчас опять на тральщике служит. Чай, я уверен, в любую погоду пьет.
— Нелегкая у вас романтика.
— Какая уж есть!
— Вот потому вы, матросы, и отчаянные все такие, — сказала Анфиса.
Этими словами она будто хотела напомнить ему о прошлой их встрече. Сережка двинул свои мохнатые белесые брови и сурово спросил:
— Вы мне так и не ответили тогда: сдали экзамен или нет?
— Сдала. С первого сентября уже занятия начинаются.
— И кем же вы решили быть?
— Штурманом тралового флота…
Сережка внимательно присмотрелся к девушке: круглое девичье лицо с широкими дугами бровей, немного курносый нос, гладко зачесанные каштановые волосы. Сама она невысокая, плотно сбитая, с короткими сильными руками и ногами; глаза смеются из-под бровей лукаво, будто дразнятся.
«И эта туда же, — ревниво подумал он, — в море…»
— А сколько вам лет?
— Мне?.. Восемнадцать.
«Старше меня на целый год, — мгновенно прикинул он и тут же решил: — Все равно я старше ее намного. С наше покачайтесь, с наше повоюйте, с наше покочуйте хоть бы год…»
— А что? — спросила она.
— Да так, ничего…
В открытое окно донеслись четкие всплески весел. Сережка выглянул.
Навигационный смотритель, сидя в рыскливом ялике, подгребал к берегу.
— Ого-гой! — крикнул Хлебосолов, заметив в окне Сергея. — Здорово, сынок!
Прогремела цепь прикола, и через минуту, пригибаясь в дверях, в горницу вошел старик. На нем была чистая косоворотка, слегка забрызганная морем, и штаны из чертовой кожи с большими заплатами на коленях.
— Что давненько не навещал нас? — спросил Хлебосолов, ставя в угол ведро с краской.
— Да все некогда, дядя Степа.
— Что так? А моя внучка уж не раз спрашивала о тебе.
— Дедушка! — вскрикнула Анфиса, вставая из-за стола.
— Да, говорит мне: «Дедушка, а дедушка, а скоро Сережа к нам придет?»
— Как вам не стыдно, дедушка!
— А что ты, внученька, — обиделся старик, — разве ж я плохое про тебя скажу когда? И наш Сережа — он тоже хороший парень…
Он вернулся домой поздно и долго стоял перед дверью, не решаясь позвонить. «Может, — думал, — лучше пойти ночевать на катер?» Но внутри квартиры раздались приглушенные голоса, и он нажал кнопку звонка.
К его удивлению, спать еще не легли. Мать, поспешно поцеловав сына, продолжала собирать отцу белье.
— Я тебе положу вот эту рубашку, — говорила она, — и этот свитер. Он, правда, старый, но теплее нового.
Отец сидел за столом, широко расставив локти, ел студенистую палтусину со сковородки, перед ним стояла пузатая стопка с недопитой водкой.
Оглядев сына светлыми, словно морской лед, глазами, он коротко спросил:
— Откуда?
— Гулял.
— Нашел время!
Допив водку, он сказал:
— Если будут письма, Иринушка, пересылай их на мою полевую почту.
— Уходишь? — спросил его Сережка, стягивая бушлат. — А куда?
— В Аддис-Абебу, — не улыбнувшись, ответил отец, и Сережка понял, что дальше спрашивать бесполезно.
Он раскрыл первую попавшуюся книгу, и, взяв со стола кусок черствого хлеба, стал усердно его жевать. В глаза случайно бросилась фраза: «…нерешенный, висящий вопрос жизни или смерти не только над Волконским, но над всею Россией заслонял все другие предположения!..»
— «Война и мир», — вздохнул Сережка, закрывая книгу. Порывом ветра распахнуло форточку, и отец нахмурился:
— Норд-ост идет. Достанется…
