Рандулич выждал паузу.
— Вы, надеюсь, понимаете меня, оберст?
— «Голубой песец» сдох! — неожиданно грубо сказал Рандулич. — Высокую цену на «Черно-бурую лисицу» сбили сами финны, отведя свои войска на старую границу. Зато «Северный олень» еще поездит в наших санках! Этот последний договор, — продолжал он спокойнее, — обязывает финнов, несмотря ни на что, следовать своей основной программе военной активизации. Сейчас мы созываем в Петсамо совещание крупных финских офицеров, и вам, оберст, вменяется в обязанность присутствовать на нем. Необходимо отвратить неизбежную с разгромом Суоми гибель нашей армии, расквартированной по всей бездорожной Лапландии.
— Как это сделать? — громко спросил он и тут же ответил: — Есть два решения: первое — бросить в северные провинции дополнительные войска и оружием заставить финнов выполнять условия этого договора; второе — опереться на близкие нам по духу финские партии: «Шюцкор», «ИКЛ», «Лотта Свярд», «Союз соратников СС», «Академическое карельское общество» и «Союз братьев по оружию». Более половины финских офицеров состоит в этих партиях и прекрасно понимает необходимость дальнейшего содружества с нашей армией. Если мы этого не добьемся и Суоми все-таки договорится с Москвой, тогда этот вопрос решит сила. Вот что решит этот вопрос!
И генерал Рандулич поднял над головой крепкий массивный кулак с двумя сверкнувшими перстнями. Аудиенция закончилась, и оберст, четко ставя по ковру ноги, вышел за дверь.
Придя в свой номер Парккина-отеля, инструктор принял холодную ванну, которая помогала ему спать в сутки не более пяти часов, и, чувствуя сильный голод, сразу же спустился в бар. Было то предвечернее время, когда можно поужинать в спокойном одиночестве, не впутываться ни в какую попойку и лениво наблюдать, как фрау Зильберт уютно плавает между столиками.
Но сегодня оберст, несмотря на ранний час, уже застал здесь Ганса Вальтера Швигера и командира батарей мыса
Крестового обер-лейтенанта фон Эйриха. Этот напомаженный, как «девочка радости», глупый спекулянт-артиллерист никогда не нравился фон Герделеру, и он направился к их столику только ради корветтен-капитана, знакомством с которым всегда дорожил.
Фрау Зильберт, дорожившая, в свою очередь, знакомством с фон Герделером, сама подошла к нему, еще издали улыбаясь всем троим и Швигеру отдельно.
— Как всегда, — ответил фон Герделер на ее вопрос, и ему тут же, «как всегда», подали громадный, сочащийся кровью ростбиф с крепким шведским пивом. — Я вам не помешаю? — осведомился он, заталкивая за ворот мундира хрустящую салфетку.
— Пожалуйста, — прогудел Швигер и, словно отталкивая от себя фон Эйриха, сердито рявкнул: — Пятьсот! Шведскими!..
— Четыреста. Половина — финскими, — отпарировал артиллерист, и оберст понял, что у них идет торг; Герделер, тоже покупавший меха, знал, что пятьсот марок стоит простой песец.
«А шведские кроны в цене, — машинально сообразил он, энергично разжевывая мясо, и решил: — Надо и мне попри-жать валюту. Старые связи по рудникам Элливаре еще не потеряны, в случае чего отсижусь где-нибудь на зимней даче…»
— А куда мне финские! — заворчал Швигер, поправляя черную повязку, закрывающую глаз. — Суоми вот-вот слопают большевики, а вы мне — финские! Ха-ха!..
«А Швеция нейтральна, — мысленно досказал инструктор и тут же придумал конец жизненной повести корветтен-капитана: — Наступит мир, ты заведешь свою субмарину в тупик какого-нибудь фиорда, рванешь ее взрывчаткой, чтобы никому, и, таясь, как вор, перебежишь к шведам. Жить тихо тебе не даст твое прошлое, и ты бросишься, наверно, во всякие авантюры. А может, в пьяной драке тебе просто проломят бутылкой череп…»
— Ради уважения к вашим заслугам, — вздохнул наконец обер-лейтенант, доставая пухлый бумажник.
— За песцом зайдете к фрау Зильберт, — ответил Швигер, подливая себе коньяку.
Услышав щелканье новеньких шведских ассигнаций, инструктор вежливо отвернулся и спросил подводника, когда тот уже прятал выручку в карман:
— Ваша субмарина по-прежнему в Биггевалле? Я слышал…
— Да, — недовольно отозвался Швигер, присматриваясь к тому, как бар наполняется офицерами. — Русские сумели разбить батопорт, через пробоины залило отсеки. Электроизоляция сильно отсырела, получилась большая утечка тока в корпус. Через две недели, думаю, снова в море…
Он велел принести вина, заставил выпить фон Герделера и, отпугнув артиллериста колючим взглядом, стал демонстративно разговаривать с одним оберстом.
Швигера интересовало положение Лапландской армии, он сомневался в возможности обеспечить сохранность немецких коммуникаций на океане, открыто жалел, что не попал на средиземноморский театр, где теплее и спокойнее. От его густого с хрипотцой баса веяло уверенностью, и он не боялся высказывать свои мнения о событиях; корветтен-капитан говорил кратко и грубо, но за его словами чувствовалось, что, даже оставаясь недоволен многим, он свято выполнит все, что ему прикажут, и… «Нет, — думал про него инструктор, — тебя, пожалуй, не бутылкой убьют, и до Швеции ты не доживешь…»
В дверях бара возникла какая-то сумятица, над столиками пронесся гул взбудораженных голосов, из которого выбивались отдельные выкрики:
— …Не может быть!..
— …А разве Рюти?..
— …Финский маршал — вот!..
И комендант Лиинахамари капитан Френк, выступив на середину, словно закованный в шинель, которая тяжело облегала его плечи, мрачно возвестил:
— Господа офицеры, сейчас из Хельсинки получено официальное известие. Известие об отставке финского президента Рюти. На его пост назначен маршал Маннергейм, который ставит под сомнение законность последнего немецко-финского договора!
Попадали стулья, кто-то глухо простонал, точно от боли, жалобно звякнула разбитая рюмка, и фон Герделер, неожиданно потеряв самообладание, бешено крикнул:
— Это провокация!.. Не может быть! Ложь! Тогда в наступившей тишине насмешливо прозвучал чей-то властный и до неприятного знакомый голос:
— А-а, господин военный советник!.. Вас, кажется, можно поздравить с повышением?.. Только это не ложь. И могу заверить вас, что все сказанное — правда!
Фон Герделер повертел головой, отыскивая говорившего, и когда встретился с ним глазами, колени его вдруг заломило от гнусной дрожи. В дверях стоял полковник Юсси Пеккала, стоял и улыбался.
А рядом с ним — та самая, которая варила морошку. Как зовут эту госпожу? Ах, черт возьми, память стала!.. Кажется, Кайса? Да, Кайса… и — Суттинен-Хууванха…
Так, именно так зовут эту, которая тоже улыбается.
Фрау Зильберт поняла, что она, как владелица отеля, может много выиграть на неприязни офицеров к финнам, и, первой нарушив тягостное молчание, попыталась усилить эту неприязнь.
— Господин полковник, — певуче сказала она, надвигаясь на щуплого Юсси Пеккала своей дородной фигурой, — в моем заведении так принято, чтобы офицеры приходили без подруг. Я — единственная, которой дозволено здесь присутствовать.
