— Жалко, как жалко! — сказал он. Ударил колокол, тетя Поля поспешно сунула в карман Иржи какие-то гостинцы, и словак вскочил на подножку.
— Я вас всех никогда не забуду! — крикнул он и, помахав рукой, закрыл ладонью глаза.
Так, пряча слезы, он и уехал, а Семушкин сбил на затылок шапку, вздохнул:
— Эх, жизнь.. Занятная, скажу я вам, штука… эта самая жизнь-то!..
Свернувшись от морозных утренников в хрусткие трубочки, желтые листья рябины кружились над заливом, плавно ложась на темную воду, подернутую тревожной рябью. Вытягиваясь в струнку, улетала на юг слабая птица, которой не снести свирепых полярных шквалов. Навстречу ей, радостно гомоня в чистом небе, летела крупная соловецкая чайка с черным ожерельем на шее. Холодным, обжигающим сквозняком дуло с океанских просторов.
По ночам грохот прибоя был слышен за много, много миль…
Антон Захарович постоянно помнил о том, что ему скоро предстоит давать первый урок в техникуме тралового флота, и эта мысль не давала ему покоя. Просыпаясь по ночам, он всматривался в темноту комнаты, пытаясь представить себе, как все это будет… Вот он входит в прохладную аудиторию морпрактики, вот дежурный курсант отдает ему рапорт о наличии учеников, вот он раскрывает новенький журнал успеваемости и говорит: «Ну-с, приступим, молодые люди…»
Разбуженная его кряхтеньем, тетя Поля спросонья толкала его в бок:
— Чего не спишь?
— Да вот все думаю, думаю…
— А ты бы не думал, а спал.
— Легко тебе советовать, Поленька, — возражал старик. — Твое дело — рыбу солить, а мне — молодежь учить. Объясни я им что-нибудь не так, и моим ученикам уже в море придется переучиваться. А ведь, сама знаешь, море ошибок не любит… Никак, спишь?
— Нет, разбудил ты меня. Теперь и я думаю.
— О чем же?
— Подучиться бы тебе надо, вот что!
— А я учусь, разве сама-то не видишь?.. И действительно, каждое утро Антон Захарович добросовестно, как прилежный ученик, садился к столу.
— Каким условиям должны отвечать якоря? — спрашивал он себя вслух и, загибая скрюченные ревматизмом пальцы, серьезно отвечал: — Якоря должны иметь такую форму, чтобы хорошо забирали в любом грунте и легко отделялись от него, должны быть пригодны для быстрой уборки, ухода большого не требовать и палубу верхнюю не загромождать… Итого, четыре условия…
Наконец настал и день занятий. За окнами еще было темно, когда Мацута разбудил жену, велел готовить завтрак.
— Что наденешь, — спросила тетя Поля, — китель или костюм?
— Китель. В нем как-то привычнее.
Двигая седыми лохматыми бровями, боцман придирчиво осматривал себя в зеркало:
— Ну, как?
— Да хорош, хорош. Смотри, не опоздай только.
Антон Захарович повернулся к жене, сказал ей:
— Ну, благослови старика.
Она крепко поцеловала его в висок и ответила:
— Иди!..
На улицах было сумрачно, сыро. Кольский залив густо заволокло туманом — кораблей не видно. Подняв воротники, мимо Мацуты проходили судоремонтники. Они спешили в цехи, раскинувшиеся вдоль берега. С крыши метеостанции, прилепившейся на карнизе скалы, пускали змея, который плыл в небе большим четким квадратом. На Приморском бульваре ветер гнал клочья бумаги, трепал расклеенные по заборам афиши с именами заезжих гастролеров.
Около серого здания техникума старый боцман остановился, решительно толкнул массивную дубовую дверь. Гардеробщик — седоусый матрос на деревянной ноге, с тремя георгиевскими крестами на истертой фланелевке — принял шинель и фуражку Мацуты.
— Где служил, браток? — спросил его Антон Захарович.
— На эскадренном миноносце «Генерал Кондратенко».
— Осенью тысяча девятьсот семнадцатого года это не вы дрались с семью немецкими миноносцами на Кассарском плесе?
— Так точно, мы. Там я третий крест заработал, там и ногу потерял. С тех пор и прыгаю на одной…
В коридорах, где толпились курсанты, было тепло и шумно. Антон Захарович сразу заметил среди коротко остриженных голов парней девичьи прически и не удивился этому: Баренцево море издавна знало капитанов-женщин. Он проходил среди толпившихся курсантов и слышал за своей спиной голоса:
— Это с кафедры механики?
— Нет, говорят, траловое дело читать будет.
— И совсем неправда: лаборант кабинета морпрактики.
Прозвенел звонок. Держа под мышкой журнал, чувствуя, как в горле вдруг стало сухо, Антон Захарович вошел в кабинет. При его появлении класс дружно встал, и девушка в синей блузке четко отрапортовала:
— Товарищ преподаватель, в штурманском классе первого курса тридцать семь человек, присутствуют — все. Класс готов к практическим занятиям. Дежурная — Анфиса Хлебосолова.
Улыбнувшись внучке своего старого друга, Антон Захарович вышел на середину аудитории и сказал:
— Здравствуйте, товарищи!
Дружно ответив на приветствие, класс по команде Анфисы сел…
В просторной аудитории все напоминало о море. Вдоль стены стояла шлюпка под парусом, упираясь в потолок мачтой. В углу лежал большой адмиралтейский якорь, перевитый тяжелой цепью. На широких подоконниках расположились модели кораблей. Пришпиленные к фанере такелажные инструменты пестрели знакомыми боцманскими названиями.
Один из стендов был густо перевит морскими узлами. Мацута сразу заметил, что самый красивый и самый сложный топовый узел сделан неправильно, и он тут же перевязал его как надо. Класс внимательно следил за его ловкими, почти незаметными движениями. Многие, наверно, так и не поняли, к чему сводится эта перевязка узла: узел выглядел по-прежнему, только один его шлаг лег не сверху, а снизу, и это как раз и делало топовый узел надежным узлом, а не бесполезным, хотя и красивым кренделем.
Потом Мацута надел очки и, раскрыв журнал, поставил в нем дату. Сказав давно приготовленную фразу:
— Нус-с, приступим, молодые люди, — он остановился.
Перед ним сидели молодые люди, а он, смотря в их ясные глаза, остро завидовал молодежи, ибо ее ждало море. Но зависть старого, «исплававшегося» моряка была доброй завистью, и ему неожиданно захотелось сказать этим юношам и девушкам о себе.
— В этом кабинете, — сказал он, — мы будем изучать основы морского дела, которое научит вас многому. Вы поймете, что корабль — это дом моряка, где все надежно, выверено и прочно… Выверено и прочно, — повторил он и после томительной паузы продолжал: — Вы уже, наверное, знаете, что в основу корабля кладутся киль, шпангоуты, бимсы, стрингеры и,..
В классе послышалось шуршанье страниц, возбужденное перешептывание, хлопанье крышек чернильниц.
— Закройте книги, — строго сказал Мацута, — всего, что я вам хочу сейчас сказать, вы не найдете ни в одном учебнике. А я хочу сказать, что, кроме балок сортовой стали, гнутых листов металла и всевозможных труб, в каждом корабле есть еще и душа… За сорок лет, проведенных на море, я видел не раз, как рождаются корабли и как они умирают. Их рождение отмечают празднеством, как рождение человека. И умирают корабли тоже как люди. И жалко их, как людей. Корабли действительно имеют свою душу. Но душа корабля — это душа людей, плавающих на нем. И вот вам надо сразу понять основные законы, без которых корабль не может иметь души, — это точное знание и соблюдение морпрактики, корабельная дисциплина, мужество и любовь к своему делу, ибо без этой любви вы никогда не сможете стать настоящими моряками. А ведь чего не знаешь — того любить нельзя!..
