Отец рассмеялся снова, на этот раз веселее:
— Молодо-зелено… Смотри, вот я навалюсь — плохо тебе будет. — И вдруг оборвал: — Ну, хватит, рассказывай! Вон тут в газете опять сводка: торпедными катерами Северного флота потоплены такие-то и такие-то… Это, случайно, не вы?
— Нет, мы скоро пойдем. Дымовых шашек нагрузились — видно, много огня встретим!
Отец громко выдохнул воздух:
— Хе!.. Никольскому вашему можно довериться, он свое дело отлично знает.
— Это верно, — согласился Сережка и взглянул на часы.
— А я тебя не держу, — неожиданно сказал отец. — Можешь идти, коли ждут.
— Не ждут, но… все-таки. Ты, папа, не рассердишься, если пойду? Ночевать дома буду.
Отец поправил на руке косынку, спросил:
— Может, деньги нужны?
— Деньги?.. А на что они мне?
— Верно, — кивнул отец, — на что они тебе?.. Ну, а впрочем, возьми, вдруг да пригодятся!
— Спасибо, папа!..
В коммерческом магазине он занял очередь в кассу. Офицер морского патруля издали следил за ним подозрительным взглядом: не будет ли этот молодой матрос брать водку? Но Сережка попросил у продавщицы двести граммов конфет, которые нравились ему самому в недалеком детстве. Должны, очевидно, нравиться и Анфисе, — не может быть такого положения, чтобы их вкусы не сходились!..
В дверях магазина совсем некстати столкнулся с матерью.
— Ты что здесь? — с радостным удивлением спросила она. — Отец, наверное, послал?
— Нет, я так,..
— А что купил?
— Да вот конфеты…
Мать бесцеремонно раскрыла кулек, вкусно разгрызла на белых зубах одну конфету.
— Какие хорошие-то! Откуда деньги?.. Ну ладно, займи вон ту очередь, а я стану в кассу… ты из дому?
— Да, — упавшим голосом пробормотал Сережка.
Он не посмел не вернуться домой и, чувствуя, как быстро истощается содержимое кулька, покорно шагал рядом с матерью. Отец, встретившись с ним, хитро подмигнул ему глазом:
— Ну, попался?..
Сережка покормил в аквариуме уродливых жителей морских «лугов», послушал разговор родителей, поужинал нехотя — стало еще скучнее.
— Ну, как ты живешь, сынуля?
— Да ничего, мама.
— А грустный почему?
— Так просто
И отец тоже съел конфету. Тоже похвалил. И опять подмигнул:
— Вкусные!
Сережка тайком от матери снова прочел письмо: «… вы не приходите несколько дней, и я беспокоюсь. Не может быть, чтобы я обидела вас чем-нибудь…»
«Разве она может обижать? Или разве он может ее обидеть? Да никогда!..»
Посмотрел на часы — половина десятого. Еще полчаса — и уже будет поздно идти к ней.
— Мама, тебе никуда не надо?
— Нет, милый.
— А то бы я сходил.
— Спасибо, но не надо.
Читает отец, что-то пишет мать, а часы — тик-так, тик-так. Взял бы их, проклятые, и разбил! Вот уже десять. Или ложись спать, или — иди…
— Мама, я пройдусь.
— А на улице темно, сынок, холодно.
— Я все-таки пройдусь.
— А со мной посидеть не хочешь?
— Я скоро вернусь…
Когда за сыном захлопнулась дверь, Прохор Николаевич громко расхохотался.
— Ты чего? — удивилась жена.
— Да так, место смешное одно попалось, — ответил он, хотя читал «Основы непотопляемости военных кораблей деревянной конструкции».
Дверь открыл навигационный смотритель:
— А, пропащая душа! Ну, проходи в горницу.
И, еще не входя в комнаты, Сережка каким-то чутьем понял — ее нету. Сразу опустилось сердце. Спросил неуверенно:
— Анфиса дома?
— Ушла недавно. Сидела, чего-то нервничала, потом ушла… Говорил я ей: «Не ходи, доченька, посиди со мной», — не послушалась, убежала.
— Куда же, дядя Степа?
— А бог ее ведает! Может, к тете Поле — у той сейчас что ни день, то праздник. Да и матушка Женечки как бы вроде на побывку с фронта приехала — отвели девчонку туда…
Шуршали за окном волны, ревели в туманных далях радиомаяки, позвякивала цепь шлюпочного прикола. «Не уйду, — решил Сережка, — дождусь…»
И потому, чтобы убить время, сознательно затягивал чаепитие, долго выслушивал давно заученные наизусть морские истории — даже смотрителя утомил.
— Ты, сынок, посиди, коли хошь, — сказал Хлебосолов, — а я уж прилягу. Ох-хо, косточки мои!
Прилег старый моряк и заснул. Анфисы все не было и не было. Отчаяние сменилось глухим раздражением против нее. Потихоньку взял у дяди Степана табаку, свернул цигарку, выкурил.
Потом бушлат натянул, осторожно вышел. Сумрачно шагал по хрустящей гальке. «Где она?» — думал.
И совсем случайно встретились лицом к лицу на темной пустынной улице.
— Анфиса!
— Ой, Сережа!.. Сереженька!..
Взялись крепко за руки и, ничего не говоря друг другу, долго шли куда-то — все против ветра, все против ветра!..
Глава четвертая. Корни
— Я ухожу, — горестно сказал обер-лейтенант.
Суттинен хлестанул себя плетью по голенищу сапога и — ни слова в ответ.
— Я ухожу, — повторил Штумпф. — Почти год были вместе… Нам есть что вспомнить!
Суттинен — сквозь зубы:
— Нечего вспоминать! Все осталось там, за пограничным столбом. Мы уже топчем, Штумпф, милую землю Суоми!..
Да, огляделся он, это, конечно, уже не дремучие топкие болота потерянной Карелии. Вон торгует ларек с суррогатным пивом, вон девочки маршируют на богослужение, и впереди колонны — учительница; хоть бы значок «Лотта Свярд» догадалась снять, дура!.. А по холмам — домики: сами красные, окошки белые, разрисованы, словно пасхальные пряники.
— Суоми… — протяжно вздохнул лейтенант.
На дворе соседней усадьбы пьяный капрал возился с лохматыми домашними медвежатами. Мальчишки подбадривали вояку свистом, а хозяин усадьбы, старый финн в синем жилете, сидел на крылечке, равнодушно сосал медную трубку.
— Суоми, — наконец отозвался Штумпф и, помолчав, грустно заговорил: — Мне уже нельзя оставаться здесь. Русские поставили вам жесткие условия: к пятнадцатому сентября — ни одного немца на вашей земле.
— Ты, я знаю, — сказал Суттинен, подумав, — ты уйдешь сам, а вот ваша Лапландская армия… скажи, уйдет ли она?
— Конечно, нет! — улыбнулся Штумпф. — Мы не такие дураки, чтобы пожертвовать Лапландией, этим важным плацдармом. И вам, лейтенант, может быть, еще придется драться с нами!
