Финны молчали.
* * *
Старый солдат с выщербленными зубами докурил самокрутку из палого листа ольхового, подошел к полковнику.
— Херра эвэрсти, — сказал он, — если патрона не дали, так дайте хоть в морду, чтобы я злее стал…
Юсси Пеккала пригнул к себе лохматую голову солдата, поцеловал его в сморщенный лоб.
— Иди, отец, — ответил не сразу, — ты и так злой…
Таммилехто подполз на животе, прошептал:
— Со стороны Питкаярви — движение какое-то…
— Так что?
— Около батальона, говорю.
— Где Суттинен-Хууванха?
— Осталась около гаубиц.
— Хорошо. Вот они опять идут…
Таммилехто посмотрел на бегущих егерей и пополз в сторону: «Лесные гвардейцы», расстреляв последние патроны, готовились к рукопашной схватке. Никто не заметил, как вянрикки поднялся, встал на четвереньки и скрылся в кустах.
Проваливаясь по пояс в жидкое месиво гнилого, не замерзающего даже зимой болота, он выбрался на лесной пригорок; среди могучих стволов мяннисто сел на камень и долго слушал, как надвигается лавина автоматной стрельбы. «Пойду!» — отчаянно решил юноша, нащупав на ремне круглую небольшую гранату.
Но там, в этой низине, уже творилось что-то дикое. Стрельба внезапно стихла — значит, пошла рукопашная, и, казалось, слышно, как лязгают штыки и хрустят человеческие кости.
— О-о-о, — мучительно простонал Таммилехто, почти умирая оттого, что не может быть вот таким, как этот старый вояка с выщербленными зубами. «Дайте хоть в морду, чтобы я злее стал», — вспомнилось ему, и, сняв с пояса гранату, вянрикки трижды ударил себя ею по голове, приговаривая: — Вот тебе… на!., на!..
Он встал. Он уже сделал шаг. Два шага, три — в сторону сражения, где гибли его товарищи. Но в этот момент раздался тяжкий грохот егерских сапог.
Таммилехто упал лицом в снег, и мимо него, наспех прикручивая к автоматам штыки, быстро пробежал от озера Питкаярви свежий немецкий батальон.
Юноша проводил взглядом последнего егеря, потом снял с ноги громадный лыжный пьекс, вынул из него сено, далеко, в самый носок затолкал гранату.
Как можно больше подогнув пальцы, снова обул пьекс и, немного прихрамывая, выбежал на дорогу…
Кайса в накинутом на плечи манто сидела на лафете гаубицы, радостно всплеснула руками:
— Раутио!.. Ты что?..
Издалека донесся новый, яростный взрыв стрельбы, и вянрикки понял: «лесных гвардейцев» взяли в клещи.
— Я?.. Да вот… Снаряды у нас еще остались? — неожиданно спросил он.
— Один ящик, да, — ответила Кайса и поежилась: — Раутио, что там?.. Что Юсси Пеккала?.. Жив?.. Сигареты у тебя есть?..
— Есть, есть, — бормотал вянрикки, шаря по карманам. — Где-то была пачка «Туопнез»…
На снег выпала белая студенческая шапочка. Кайса подобрала ее, спросила:
— Ты куда сейчас?
— Я? — он протянул ей сигарету, махнул рукой; ответ неожиданно нашелся: — Меня полковник опять посылает в Коккосалми… на лыжи сейчас, и — побегу…
— Но ведь ты…
— Да, да, снова! — крикнул он и убежал.
Кайса, не вставая с лафета, поправила манто, частыми затяжками быстро испепелила горькую сигарету. Потом закашлялась, и кашель долго бил ее худое тело, надрывая простуженную грудь.
По-мужски сердито сплюнув, она ударами ноги, обутой в солдатский сапог, переломила жидкие планки на ящике. В курчавых стружках холодно сверкнула снарядная сталь.
— Господи, — сказала женщина и подняла глаза к небу, — если ты меня, грешную, только слышишь, — помоги им!..
Бой то вспыхивал, то угасал, и низина уже наполнялась предвечерними туманами, когда Кайса увидела полковника.
— Юсси-и… Где все, Юсси-и?..
Оборванный и грязный, весь в пятнах крови, он подскочил к ней, хрипло заорал:
— Ящик?.. Где он?.. Подноси…
— Юсси, а остальные?
— Там… отбиваются чем могут. — Он кивнул куда-то в сторону, засучил по локоть рукава. — Мы их сейчас… Запомнят суомэлайненов… А потом — пусть меня судят, пусть… Подноси!..
На дороге уже показались гитлеровцы. Кайса вложила в казенник орудия первый снаряд, и полковник, даже не взглянув на прицел, дернул рукоятку спуска.
— Подноси… еще, Кайса… ти-ти!..
Кайса мельком успела заметить, как вздыбилась на дороге земля и как метнулись пропавшие в дыму фигуры врагов.
— Юсси-и… Юсси-и…
— Куйнка? — спросил отрывисто. — Что тебе?
— Успеют уйти гвардейцы?
— Тащи следующий… вон опять бегут… Гаубица дергается назад, распахивает прицепом лафета твердую полярную землю.
— Ти-ти!..
— Юсси, милый мой…
— Заряжай!.. Все скажешь потом… Мы их излупим, как дворняжек, Кайса!..
Ахает земля. Где-то низко-низко визжат пули. Кружатся в воздухе сучья деревьев. И — ряд за рядом — уходят снаряды из громоздкого ящика.
— Последний! — крикнула Кайса. — Больше нету… Юсси, бежим!..
— Ти-ти…
Пеккала быстро вынимал из гаубиц замки, швырял их в болото. Потом вдруг выхватил пистолет, выстрелил куда-то.
Раз, другой громыхнули четкие, словно пощечина, выстрелы, а на третий… только слабо тикнул курок.
— Ну, все, Кайса… смотри!
Кайса обернулась: держа наперевес автоматы, к ним — справа и слева — шли, покачиваясь от усталости, горные егеря.
— Я вижу, Юсси, — ответила она. — И мы вместе умрем, Юсси!..
— А-а-а, если не ошибаюсь, супруги Пеккала-Суттинен-Хууванха? — встретил их фон Герделер, изображая на лице радостное удивление. — Очень рад… Чего же вы не садитесь?
— Иди-ка ты… знаешь куда? — грубо сказал полковник и похлопал себя по тощему, утонувшему в галифе заду; рука, которой он хлопал, была густо измазана кровью — из этой руки вырвали у него егеря пуукко.
— А вы все-таки садитесь, — закончил оберст.
Кайса шагнула к столу, взяла из пачки фон Герделера толстую русскую папиросу.
— Спичку, — потребовала она.
— Однако, — скривился оберст, но спичку дал и даже привстал со стула.
За полуоткрытой дверью стонал умирающий майор, бубнил что-то пастор, доносился голос врача, отсчитывающего деления на цилиндре шприца: «Кубик… два… три…»
— А ну, закройте дверь, — приказал инструктор и вдруг повеселел: — Нерон сжег Рим и радовался, — сказал он, — а я вот только прикурил от Лапландии и — странное дело — скучаю! Посему буду рад…
— Недолго вам осталось скучать! — перебила его Кайса.
