– Что вы, месье, желаете от меня? – спросил Лалль.
– Я к вам от издателя, имя которого вам знать пока необязательно. Вы хорошо рассмотрели этот оттиск?
– Да. Он сделан с медной доски.
– Именно так! Эту медную доску, увы, затеряли. Желательно, чтобы вы с оттиска снова восстановили оригинал на меди.
– Работа тонкая. А медь упряма и капризна.
– Мы понимаем. И торопить не станем.
– Хорошо. Оставьте. Я постараюсь…
Лалль начал работу. Граверное искусство заменяло в те времена фотографию, ибо с одной доски можно было сделать множество оттисков. Но труд нелегкий: нужна небывалая точность жеста и большая физическая сила. Рука ведет резец по металлу, оставляя на нем борозду. Одно неверное движение – и вся работа (иногда труд всей жизни) летит на помойку. Литератор, написав неверное слово, может его зачеркнуть; живописец, наложив неверный блик, может его замазать. Гравер ничего исправить не в силах – резец намертво впивается в металл и все зависит от умения гравера…
Вскоре некто опять навестил отшельника в его доме, и Лалль предъявил ему работу, которую заказчик высоко оценил:
– Превосходно! Мы вам хорошо оплатим этот каторжный труд… Кстати, мой фиакр стоит за углом. Издатель крайне заинтересован в знакомстве с вами. Очевидно, он с удовольствием предложит вам еще больший заказ… Не согласны ли вы проехать к нему?
Лалль сел в фиакр. Возница хлопнул бичом – мимо побежали глухие окраины Парижа. Лошади вдруг завернули на набережную Малаккэ. Гравер почуял недоброе, и некто угадал его настроение. Он вынул белую костяную палочку и помахал ею с угрозой:
– Я – тайная полиция императора… спокойно!
Лошади остановились возле министерства полиции.
Гравер был проведен на третий этаж, скудно освещенный, его оставили в небольшой комнате. Предупредили:
– Когда услышите звонок, вы пройдете в эту вот дверь…
Ожидание затянулось. За окнами хлестал дождь. Сена бурлила под мостами. Звонок почти выбросил Лалля из кресла, он шагнул в указанную дверь, от самого порога взывая о милосердии:
– О Боже! В чем я провинился? Умоляю, отпустите меня. Ведь я только бедный гравер… Да здравствует император французов!
– Не кричите, – было сказано ему из полумрака.
Только сейчас он заметил человека, который в углу кабинета помешивал догорающие угли в камине. Вспыхнул в рожках осветительный газ – Лалль разглядел на столе свою гравюру.
– Отличная работа, – сказал человек, представившись комиссаром отдела тайной полиции. – Меня зовут Демаре… Впрочем, мы с вами больше не увидимся. Мне нравится ваша исполнительность. Ваш нелюдимый характер. И даже ваш дом на отшибе Парижа. Вы достойны быть поверенным великой тайны нашего великого императора!
Демаре поднял с полу кожаный сак, начал вышвыривать из него на стол лохматые пачки британских банкнот, неряшливые связки ассигнаций российского государственного банка. Не сразу заговорил:
– На время отрешитесь от обычного взгляда на деньги. Посмотрите на них глазами мастера гравирования. Пусть вас не заботит ценность этих купюр, а лишь рисунок! Если вы столь точно скопировали высокохудожественную гравюру, то вам не представит труда воспроизвести на меди и узор этих… картинок!
Лалль, потрясенный, молчал. Резец выводил в его судьбе штрих преступления. Демаре сел за стол и локтем отодвинул от себя несколько миллионов валюты, будто это был никуда не годный мусор. Молчание становилось уже невыносимо, и Демаре нарушил его.
– Вы француз? – спросил он художника.
– О да!
– Вы верите в гений нашего императора?
– О да!
– В таком случае отнеситесь к этому делу как патриот. Вы же знаете, что в тысяча семьсот девяносто третьем году, когда Франция погибала, коварный Альбион, дабы усугубить наши трудности, буквально засыпал нас фальшивыми франками… Считайте себя мстителем за прошлое! И не смущайтесь, дорогой маэстро: за вами стою я, за мною стоит министр полиции Ровиго, а за ним – сам император…
– Великий император! – воскликнул гравер.
– Вот именно, – ухмыльнулся Демаре. – Тем более вас никто не схватит за руку, как преступника, ибо все силы ада будут поставлены на охрану вашей особы… Я жду ответа. Решайтесь.
Лалль поднес к лампе русскую ассигнацию.
– Цвет воспроизвести нетрудно, – сказал он. – Гравировка тут слабая. Типографские знаки оттиснуты небрежно. Но зато нелегко скопировать русские подписи… Интересно, чье это факсимиле?
– Очевидно, министра финансов графа Гурьева, а вот ниже… Не знаю! Наверное, кассира Петербургского банка.
Демаре понял, что Лалль в его руках, и дернул сонетку звонка, пышной кистью свисавшую над его столом.
Мгновенно раскрылась одна из дверей – предстал чиновник тайной полиции, весь в черном, будто церемониймейстер из похоронного бюро.
– Это месье Террасьон, который и проводит вас. Всего доброго. Оплата ваших трудов будет производиться в двойном размере.
На улице еще хлестал дождь, вода гремела в воронках водостоков, Лалль нес портфель с образцами денег Англии и России, месье Террасьон увлекал его в какие-то темные, безжизненные переулки.
– Постойте, я не могу так быстро, – сказал Лалль. – Неужели вы не боитесь ходить по ночам? Париж есть Париж…
– А мы не одни. Идите спокойно. За нами сейчас неотступно следуют пятеро молодцов из коллекции Демаре, которые застрелят любого, кто приблизится к нам в такое время.
Лалль огляделся: ни души! Террасьон засмеялся:
– Это не люди, а кошки. Сейчас они прилипли к стенкам домов, как мокрые листья к стеклам. Пойдемте дальше… И запомните адрес: двадцать шестой дом на улице Вожирар, это за Монпарнасом, близ провиантских магазинов… Бывали здесь когда-либо?
– Ни разу.
– Тем лучше. Вас никто здесь не узнает…
Остановились. Террасьон показал граверу, как следует делать, чтобы дверь открыли: дернуть звонок дважды, потом смело барабанить ногой, пока не пустят. Какой-то верзила отворил им двери и, воровски оглядев улицу, быстро ее захлопнул. Как в тюрьме, прогрохотали запоры. Лалля провели в кабинет директора Фена, родной брат которого служил личным секретарем Наполеона.
– Пойдемте, – сказал Фен, качнув связкой ключей.
Он провел Лалля в типографию, где печатные станки были закованы в цепи; здесь же находилось и общежитие рабочих-печатников, сидевших на узких койках, которые – тоже как в тюрьме! – были привинчены к стене… Фен сказал:
– За них не волнуйтесь! Они получают по девять франков в день на всем готовом. Многосемейны. Трезвы. Молчаливы. Делают, что им прикажут, и тут же забывают, что сделали. Их выпустят отсюда, когда Франция покарает Англию и Россию, а потому они сами заинтересованы в своей работе… Приступайте, месье!
