Случайно в Париже оказался знаменитый шахматист Морфи, и “Нувель Режанс” уже предсказывал захватывающую битву двух титанов, но Морфи от матча с “русским Филидором” отказался.
– Ну что, Санечка? – сказал Петров жене. – Показали мы себя Парижу, Париж тоже нас оглядел… Не пора ли домой?
Потом, уже на родине, когда Петрова спрашивали, каковы его успехи в Европе, он чистосердечно отвечал:
– Одну партию все-таки я загубил. Это случилось в берлинском кафе “Бельведер”, где моя голова закружилась от крепкого “Мюншенера”, и я прозевал слона. А так, в общем-то, я больше нигде не проигрывал.
Иногда его спрашивали:
– А кто же был сильнейшим противником в вашей судьбе?
– Об этом, молодые люди, прежде надо подумать. Впрочем, тут и думать-то не стоит. В пору юности однажды повстречал я какого-то вшивого калмыка… Вот он играл, ах, как он играл! Не чета всем нам – даже вспоминать страшно…
Александр Дмитриевич Петров скончался в апреле 1867 года и был погребен на Вольском кладбище Варшавы.
Не знаю, что там с его могилою, уцелела ли она?
Ведь Варшаве довелось выстрадать немало…
Меня попросили сказать об его внешности.
Пожалуйста. Это был человек с типичной наружностью чиновника: Петров выбривал лицо, носил маленькие круглые очки, а в старости, уже на пенсии, отпустил небрежную бороду.
Простите, я ведь сейчас думаю совсем о другом.
Его дед Иван Алексеевич Соколов родился в 1749 году, и внук его Петров умер в 1867 году – между этими датами, разделяющими жизнь сразу трех поколений, пролегла обширная эпоха, но мне хочется верить, что существуют незримые гены таланта, которые от предков передаются потомству, как передается нам физическая красота, идеалы патриотической чести и высочайшего гражданского благородства…
Когда Петрова не стало, мир, конечно, не вздрогнул.
Но в культурном обществе России невольно ощутилась некая зловещая пустота. Его смерть трагически восприняли не только русские шахматисты. “Это был один из сильнейших шахматных матадоров, – писали в “Шахцейтунг” немцы. – Шахматный мир теряет в этом втором Филидоре одну из первых звезд века, действительно увенчанную славою голову в нашем мире шестидесяти четырех полей”. Из Парижа тоже слышался скорбный голос французов: “Смерть Петрова повергает в траур весь наш шахматный мир…”
Надеюсь, я вовремя вспомнил об этом человеке? Хотя…
Хотя должен сознаться, что сам я в шахматы не играю. Вернее, смолоду и пробовал, у меня даже кое-что получалось, но вскоре я оставил это занятие. Оставил сознательно, когда почувствовал, что любой успех моего соперника вызывает во мне лютую ненависть к нему как к человеку.
А зависть и злоба в шахматном мире неуместны!
Это благородная игра для благородных людей…
Но все-таки наши порой разъяренные чемпионы должны помнить, что они не застрахованы от появления “черта”, который предстанет перед ними совсем неожиданно, как явился он когда-то Соколову, и трагедийность будущих поединков останется пока непредсказуема.
Будем скромны. Будем усердны. Будем разумны.
И, конечно, останемся благородны…
Дворянин Костромской
Четвертого апреля 1866 года каждый россиянин пробуждался, как ему хотелось. Нас интересует лишь четыре пробуждения в этот памятный для России день.
Первое. Пробуждение императора Александра II.
…Он лежал в узкой комнатушке дворца и думал, что до серебряной свадьбы осталось всего десять дней. Надо отметить дату скромнее, не выпячивая семейных добродетелей, ибо это было бы неуместно по тем причинам, что Петербург достаточно извещен о его давних неладах с женою. Потом он задумался о племяннице Марии Баденской, которая сама не ведает, чего еще ей надобно от жизни. Вдруг император со стыдом вспомнил, что его обер-церемониймейстер Хитрово в игорном доме Ниццы схвачен за руку при нечистой игре. И этот дурак не нашел ничего лучшего, как заявить полиции при аресте, что он сумасшедший. С этими невеселыми мыслями император начал свой день.
Второе. Пробуждение генерала Эдуарда Ивановича Тотлебена.
…Герой обороны Севастополя жевал сушеную малагу, курил сигару и нещадно казнился невниманием к нему государя. Император все последнее время холоден к “великому фортификатору”. Как прыгнуть выше головы, чтобы вернуть благорасположение государя? Тотлебен жевал, жевал, жевал… он курил, курил, курил! Желтый сок малаги испачкал подушку, пеплом генерал прожег одеяло. Ясно одно: день обещает быть теплым, император наверняка будет снова гулять с принцессой Баденской в Летнем саду, чтобы посмотреть на ледоход, столь бурный в том году. И Тотлебен стал быстро одеваться, решив идти в Летний сад, где следует непременно обратить на себя высокое монаршее внимание.
Третье. Пробуждение неизвестного с подложным паспортом.
…Он проснулся в дешевом номере Знаменской гостиницы, пальцами нащупал под подушкой пузырек с ядом. Он был голоден, но голод нисколько его не угнетал. Мысль, что завтра в госпитале его будет ждать ординатор Кобылин для электризации, рассмешила его. Пусть чахотка пожирает ткань легких – она уже бессильна против него, ибо смертью он попрал смерть. Сейчас его знают в номерах под именем господина Владимирова, но следует умереть так, чтобы не открылось подлинное имя – Каракозов! Протянув руку, он достал из кармана пальто пистолет и оба его ствола насытил двойными зарядами. День, таким образом, начался с ошибки.
Четвертое. Пробуждение картузных дел мастера Осипа Комиссарова.
…Он проснулся в грязной канаве где-то за Лиговкой, подле Николаевского вокзала. Еще вчера за пошив картуза он имел полтора рубля и, конечно, прогулял все до копеечки. Ужасна была мысль о возвращении домой, где его ждет Манюшка с красными руками прачки. Бьет она мужа всегда в ухо, как унтер-офицер солдата. Осип вылез из канавы и зашел в соседний трактир. Никто его не угостил. Стало печально. Хорошо бы найти кошелек. Тогда бы напился, чтобы страха не терпеть, и пошел бы домой – с чистой совестью. Однако сейчас возвращаться боязно. Ничего не решив, Осип Комиссаров стал шляться по городу. Может, где-нибудь да капнет удачей. Свет не без добрых людей…
Казалось бы, читатель, между этими людьми, пробуждения которых были столь различны, нет и не может быть ничего общего. Но история уже решила свести их в один плотный пучок. Эти четыре человека сейчас начнут сходиться вместе и станут уже неразделимы в событиях этого дня – дня 4 апреля 1866 года.
Мемориальная доска на решетке Летнего сада для того и повешена, чтобы этот день не угас в нашей памяти!
Пополудни Александр II гулял в Летнем саду вместе с Марией Баденской, и принцесса опять жаловалась, что ей ненавистен этот тихий мещанский Баден, она мечтает вернуться в Петербург. Слушая ее, император видел, как среди публики время от времени выступала на первый план мощная фигура Тотлебена, искавшего царской ласки, как собака кости. В тех случаях, когда сближение с Тотлебеном казалось неминуемым, царь брал племянницу под локоток, ускользая в промежуточную аллею. Кончились занятия в 3-й гимназии, что на Гагаринской, и через сад бежали лопоухие гимназисты с ранцами. Александр II круто повернул к Невским воротам, где на набережной его ожидала коляска. Как всегда, здесь – к его выходу! – скопилось немало ротозеев… В этой же толпе случайно затерся и картузник Осип Комиссаров. Парень невольно очутился в первых рядах – поблизости от царя. Затылком он ощущал влажное дыхание молодого изможденного господина, который продирался к императорской коляске. Это и был Дмитрий Каракозов.
