— Чего шумишь, царевна? — строго спросил генерал свояченицу.
— Караулы-то сменили? Не знаешь ли?
— То Салтыкова забота… он наверху!
Екатерина Иоанновна пошла прочь. Ударом ладоней (резкая!) распахнула двери детской опочивальни. А там, затиснутая в ворох засаленных горностаев и соболей, спала девочка — ее дочь. Елизавета Екатерина Христина, по отцу принцесса Мекленбург-Шверинская, которую вывезла мать в Россию, когда от тумаков мужа из Европы на родину бежала, спасаясь…
Дикая выдернула девочку из постели, и та спросонок — в рев. Екатерина Иоанновна встряхнула ее над собой.
— Не реви, а то размотаю и расшибу об стенку! — сказала по-русски герцогиня-мать принцессе-дочери.
Девочка затихла. Держа ее на руках, прошла Екатерина Иоанновна в покои императрицы. Анна Иоанновна еще не спала, расчесывала длинные и густые волосы.
— А чего не почиваешь, сестрица? — спросила Анна. Екатерина Иоанновна посадила дочь на колени императрицы.
— Не спим вот… обе! — соврала. — Все о тебе тревожимся. Как быть-то далее? Не знаешь ли — сменили караулы или нет?
— Семен Андреевич спроворит. Чай, мы с ним родня не дальняя. А на кого еще ныне мне положиться? Все продадут меня, а капитан Людвиг Альбрехт — никогда. Говорить-то что будешь, сестрица?
— Буду, — решилась Дикая герцогиня. — Ты на сородичей, Аннушка, не надейся. Эвон у Парашки в постели бугай лежит. Я ему: «Иван Ильич да Иван Ильич», а он рожу воротит… Ведомо ли тебе, что генерал сей тоже кондиции тебе внасильничал? Твои права монарший, только волю ему дай, он топором обтесать готов!
Анна Иоанновна отвечала сестре — огорченно:
— Тут, на Москве, все плевелы противу самодержавия сеют.
Екатерина Иоанновна на свою дочь показала:
— Ну, решай, сестра: что с этой девкой делать станем? Мала еще, а решать за нее уже сейчас надобно… Все мы не вечны, сестрица! Вот и думай: кому после тебя на престоле русском сидеть? Кто после тебя Русью править будет?..
Анна Иоанновна движением плеч забросила волосы за спину:
— Обсуши язык свой, сестрица! Я сама-то ишо престола под собой не учуяла. А ты мне уже наследников подсовываешь…
Сестры (большие, толстые, черноглазые, конопатые от оспы) сидели в потемках палат, словно сычи. А с ними девочка — Екатерина Елизавета Христина, принцесса Мекленбург-Шверинская…
— С таким-то именем, как у нее, — продолжала Анна Иоанновна, — как посадить ее на престол российский?
— Не мудри, сестра! — отвечала ей Дикая. — Имя лютеранское можно отринуть. А назвать ее — Анной в честь тебя, сестричка. Коли отца ее, изверга моего, Карлом Леопольдом звали, так мы и выберем, что любо: Карловна или Леопольдовна… Пусть она будет у нас Анной Леопольдовной! Петровский же корень на Руси вконец извести надобно, дабы и духу его не стало. Лизку, чтобы с солдатами не блудила, в монастырь запечатать. А кильский чертушка кажинный день, говорят, розгами объедается: голштинцы из него идиота сделают. А быть над Русью нам — от царя Иоанна себя ведущим… То-то оно и хорошо всем нам будет, сестрица!
Императрица руками, словно мельница крыльями, замахала:
— Да погоди, погоди… Не мучь хоть ты меня! Сама не знаю, как на престол сесть. Изнылася…
— Порви, — внушала сестра. — Кондиции возьми как-нибудь да тресни их пополам, да в печку-то кинь…
Громыхнуло что-то от лестниц, залязгали штыки. Сестры стали креститься, радуясь, что Салтыков сменяет караулы во дворце…
В эту ночь Екатерина Иоанновна спать уже не ложилась. Наполнила пузырек чернилами, опустила его в кисет, и тот кисет, вроде табачницы, сбоку платья привесила. Сунула потом за лиф платья горстку перьев, уже заточенных, и грузно плюхнулась в кресла.
Глядела в окно. Там снежило. И полыхали костры.
* * *
Сержант Алексей Шубин разбросал перед собой кости:
— Метнем еще? Али прискучило, Ваня?
Балакирев зевал — широко и протяжно. Темнели во рту впадины: в зубах убыток имел немалый. За шутовство прежнее повыбивали ему передние зубы вельможи. А коренной клык сам его величество Петр Первый высочадше соизволили клещами изъять. Просто так — для интересу (ради науки).
— Ну, мечи, Алешка, — сказал Балакирев. — Один черт! Коли псу делать нечего, так он под хвостом у себя нализывает…
— Стой! — И Шубин ухо навострил. — Кажись, идут сюда.
Дверь выбили. На пороге стоял капитан фон Альбрехт.
— Прочь! — гаркнул.
Взззз… — пропели две шпаги, выхваченные из ножен. Но за плечом фон Альбрехта мотался длинный парик Салтыкова:
— По приказу ея императорского величества, караул ваш имеет быть сменен… Сложи кости, и — прочь!
Балакирев шпагу — бряк, Шубин — бряк. И — вышли…
В метельных полосах кружился хоровод войск. Шли роты. Сверкали латы кавалергардии, заиндевелые с мороза. Костры едва пробивали мрак, и было жутко в кремлевских дворах.
Анна Иоанновна глазами-жуками пересчитывала солдат. Сбилась со счету и возрадовалась. Капитан Людвиг Альбрехт салют ей учинил палашом. Замер. С мороза оттаяли прикладные усы капитана и упали на пол, — лицо сразу сделалось молодым.
— Вокруг тронной залы людей ставь самых верных мне, — велела ему Анна. — Что ни дверь, то солдат. На переходах да лестницах — по офицеру! И твоя голова в ответе, коли что не так. А завтра… озолочу тебя! — И все это повторила еще по-немецки, чтобы фон Альбрехта проняло сознание долга насквозь, до костей…
И ушла к себе, кутаясь в шубейку. Волочился за нею длинный трен платья. Стреляли из углов дровами неугасимые печи. Среди караула похаживал Семен Андреевич Салтыков, порыкивая-:
— Конфузу не бойся! Багинеты примкни! Слушай… С длинными кочергами носились по теремам, словно дьяволы, царские истопники. Им-то — что? Лишь бы печи не гасли, да царица не мерзла.
А по камням древним, кремлевским — ботфорты: цок-цок, цок-цок. Замер солдат. Прямо на него шагал капитан фон Альбрехт. Оглядел издали — каков служивый? Как ему стоится? — И трость капитана из черного эбена ударила солдата по коленям.
— Фронт! Артикул… Фу-фу, швинья…
И снова — цок-цок, цок-цок — ушел во тьму по камням кремлевским. И тут стало понемногу светать над Москвой-рекою…
Наплывал из Сибири новый день на Россию: быть или не быть?
Глава 13
В сей день Августа наша свергла долг ложный,
Растерзавши на себе хирограф подложный.
Бойся самодержавной, прелестниче Анны…
Феофан Прокопович
Условленно было заранее — сходиться поодиночке. Ждать князя Черкасского, а потом — лавиной, прямо к престолу, звать Анну Иоанновну на разговор прямой и открытый… Под плащами офицеров тускло блестели кирасы и панцири: в драке, ежели что случись, это первое от шпаг бережение. В пистолях — пули здоровущие, выстрели — медведя свалишь…
