— Никак нельзя, — охотно соглашался князь Черкасский, понимая, чего домогается Бирон. — Принц Антон, хотя и высокой фамилии, но боязлив и глуп, к России не приспособлен так, как успела приспособиться ваша герцогская светлость…
Имени регента так никто и не произнес: боялись!
По стеночке, держась за нее рукою, из спальни вдруг выползла императрица Анна Иоанновна, и заговорщики растерялись.
— О чем речь идет? — спросила она с угрозой, недобро глядя. — Или вы меня хоронить собрались? Смерти моей никто не дождется. Занемогла малость, но поправлюсь еще… Сейчас лейб-архиятер Фишер мне рецепт от подагры пишет, а Саншес твердит одно, будто не подагра у меня, а камни в брюхе…
Императрица оторвалась от стенки, пошла к младенцу:
— Запрещаю вам наследство мое делить, пока я жива!
За нею громко хлопнула дверь.
— Ея величество, — сказал Бирон, глядя в окно на дождь серый, — от болезни оправилась, и слава богу. Но забот о назначении регента мы оставлять не должны. Мало ли что…
Ясно! Черкасский с Бестужевым поехали к Остерману.
— Гляди, Петрович, — говорил Черепаха, — как герцог колеблется. И хочет укусить от регентства, да, видать, побаивается.
Карета министров катила мимо Адмиралтейства, за которым виднелись шаткие в непогодье мачты кораблей.
— Отчего же, князь, и не быть Бирону регентом? — отвечал Бестужев. — По воде ходя, воды не ищут!
Черкасский был вынужден соглашаться:
— Правда твоя, Петрович: уж больно герцог в делах искусен.
Остерман сказал кабинет-министрам:
— А зачем спешить? Надо думать. Много думать…
Он лежал в постели и думал. Явственно выразил Остерман лишь одно пожелание: быть при матери малолетнего императора Совету, где и Бирон заседать мог бы… Бирона это возмутило:
— Как можно Совету быть? Сколько голов — столько и мнений. Но лучше одной головы ничего не бывает!
Он страдал: «Ну где же тот смельчак, который открыто объявит имя мое для регентства?.. О жалкие людишки!»
Глава 15
За окнами повалил мокрый снег. Белой кашей он лепился к стенам дворца, к стволам черных деревьев Летнего сада, сиротливо зябнущих в чаянии зимы. Тяжкий нечистоплотный дух насыщал апартаменты, где умирала Анна Иоанновна… Еще недавно жизнь была для нее сплошным праздником! Средь морозов трескучих цвели тут тропики садов висячих. Средь растений диковинных плясали аркадские пастушки-фрейлины, камергеры выступали словно маркизы… Сколько было музыки, ферлакурства!
В обнищавшей, ограбленной ею стране Анна Иоанновна была самой богатой. И умирала она сейчас не во дворце, а на сундуках. Ибо дворец императрицы напоминал сундук. Все годы царствования своего хапужисто и завистливо сбирала она богатства. В подвалы дворцов, уставленные сундуками, пихала Анна Иоанновна все подряд, что под руку попадало. Драгоценные камни, меха дивные, ткани восточные и лионские, целые груды алмазов, яхонтов, сапфиров, рубинов. Версты чудной парчи изгнивали напрасно, никем не ношенные. И вот теперь, лежа над своими кладовками, она умирала, бессильная забрать что-либо с собою в мир загробный.
А возле одра ее шла борьба за власть над великой страной. В аудиенц-каморе для этого снова собрались — Бирон, Бестужев-Рюмин, Рейнгольд Левенвольде и князь Черкасский; вскоре во дворце появился и Миних, отчаянно скрипя новенькими ботфортами. Бестужев самым наглым образом отдавал Россию вместе с народом ее под власть герцога Курляндского. Он первым заговорил открыто:
— Кроме вашей светлости, некому быть в регентах. Поверьте истинно, что вся нация желает только вас!
Миних при этом скривился, словно ему обожгло губы, и отошел в сторонку, дабы не высказывать своего мнения. Но этот полководческий маневр не ускользнул от ока герцога.
— Граф! — резко позвал его Бирон. — Вы слышали?
— Нет. Я не слышу отсюда.
— Так идите ближе… идите к нам.
Миних подошел. Бестужев заговорил по-немецки:
— Правда, что в других государствах странным это покажется, отчего в регентстве мы мать с отцом обошли.
— Да, это будет странно, — согласился Бирон, бледнея…
Черкасский что-то нашептывал на ушко Левенвольде.
— Князь! Что ты там интригуешь? Говори громко.
— Доказываю я, что только ваша светлость может спасти нас и народ русский.
Никого иного вокруг себя не наблюдаю…
Миних понял, что он остался один и надо догонять теперь тех, которые в карьере далеко вперед его обежали.
— О чем спор? — заявил фельдмаршал, надвигаясь пузом прямо на Бирона. — Если уж избирать кого в регенты, так никого, кроме вашей светлости, и не надо…
Но губы толстые еще кривил, завидуя (враг!).
Анна Иоанновна подписала манифест о наследовании престола малолетним Иоанном, своим внуком. Многие вельможи при сем акте присутствовали; когда они уже стали покидать больную, Миних задержался в дверях и произвел маневр, много выгод ему сулящий.
— Ваше величество! — заявил он твердо. — Мы уже пришли к согласию и просим вас подданнейше, чтобы регентом при внуке вашем Иоанне быть герцогу Курляндскому…
Анна Иоанновна ничего ему не ответила, а когда двери за Минихом закрылись, она Бирона спросила:
— Что мне сказал сейчас фельдмаршал?
Бирон пожал плечами:
— Он чего-то просил, но я тоже не понял.
Анна Иоанновна натянула на себя вороха жарких одеял:
— До чего же все сразу непонятливы стали… Одна лишь я, лежа вот здесь, все понимаю!
История разбойника Надира, который сгал регентом при малолетнем шахе Аббасе, а потом свергнул его, занимала сейчас воображение Бирона. Впрочем, если вступить в любовную связь с Елизаветой, то эта девка вполне заслонит его от гнева русского…
Теперь он ждал, чтобы Анна Иоанновна освободила его:
«Смерть так смерть, но скорее к развязке. Сколько лет прошло, как у меня не было другой женщины, кроме этой… Да! Пусть она развяжет мне руки…»
* * *
Рибейро Саншес подошел к Бирону:
— Что бы ни говорил архиятер Фишер с тугоухим КаавБуергаве, но они лечат не то, что болит. Я же считаю, что положение императрицы стало окончательно безнадежным.
Бирон прослезился.
— Однако я благодарен вам, — сказал он. — Мои глаза теперь открыты и видят истинное положение в империи.
В аудиенц-каморе показалось Брауншвейгское семейство — Анна Леопольдовна с принцем Антоном, оба заплаканные. Бирон встал перед ними, загораживая дорогу к императрице:
— К ея величеству нельзя, положение ухудшилось.
