— Без принца нельзя, — возразила царица. — Титул его высокий большую честь армии российской оказывает.
— Ну, ладно, — покривился Миних. — Коли нельзя без принца, так дай мне другого… хотя бы жениха этого — принца Антона!
Миних перескочил на темы амурные, — легко, будто играючи. И так зашугил императрицу фривольностями, что она все попреки забыла.
— Фельдмаршал ты мой любезный, говори, чем наградить мне тебя за поход крымский и мучения твои?
— Да ничего мне, матушка, от тебя не надобно. Мне бы только свет очей твоих видеть. Вдохнуть то, что ты выдохнешь…
— Нет, ты проси, проси! — настаивала императрица. Миних долго жался, потолки узорные разглядывая.
— Вижу, — сказал, что не уйти мне от тебя пустому. Ладно! Чтобы тебя не обидеть, согласен принять в свое владение поместья украинские, которые ране Вейсбаху принадлежали… Бедняга-то умер! — всхлипнул Миних. — А именья его в казну перевели… Дай!
Анна Иоанновна прикинула: «Ой, как велики те поместья выморочные… страшно велики и богаты!» Но делать нечего.
— Бери, — сказала, и Миних оказался Крезом…
Покидая царицу, он (хитрец!) хлопнул себя по лбу:
— Ах, голова моя! Все позабывать стал…
— Ну. говори. Чего еще, маршал?
— В армии состоял в солдатах отрок один. Он первым на фас Перекопа вскочил. Так я ему, матушка, чин дал.
— И верно сделал, — похвалила Анна Иоанновна.
— Да отрок-то сей из князей Долгоруких, матушка.
Царица нахмурилась:
— Не отнимать же мне шпагу у сосунка…
Васенька Долгорукий был единственным из этой фамилии, кто стал офицером в царствование Анны Иоанновны.
Пройдет много лет, и многое на Руси переменится. Васенька станет Василием Михайловичем, в 1771 году он повторит набег на Крым и повершит дела Миниховы. Долгорукий не только Бахчисарай спалит, но проведет богатырей русских до берегов Тавриды южной, узрит Кафу, огнем и мечом утверждая славу воинства российского.
От отечества он получит почетный титул — Крымский! С этим титулом он и войдет в историю государства… А вот грамоты так и не познает. Во всю жизнь, занимая посты высокие, останется Долгорукий безграмотен, и всегда будет он обвинять… перья:
— Опять перышко худо зачинили — не могу писать.
Мир праху его солдатскому!
Памятником от него остался потомству долгоруковский дом на Москве (ныне Колонный зал дома СОЮЗОВ).
Глава 11
И совсем потерялся средь волн арктических маленький дубель-шлюп «Тобол», принадлежавший Великой Северной экспедиции… Лейтенант Овцын с палубы не уходил. Сбоку от рулевого стоя, привязав себя к нактоузу компаса, помогал рулевому штурвалом работать. А внизу шлюпа — мокрынь, стужа, кости ломающая, сухари подмоченные, гуляет в трюме одинокая бочка с квашеной капустой. На верхний дек вылез подштурман Афанасий Куров.
— Отвязывайтесь, сударь! — он лейтенанту крикнул, и ветер разорвал его слова, относя в океан. — Сменяю вас…
Овцын с палубы не ушел. Пенные потоки сшибались в шпигатах, колобродя в узостях, как кипящие ключи. Корабль нес над собой громадные полотнища парусины, и «пазухи» кливеров были до предела насыщены свежаком. Отвернуть с курса их мог заставить только лед, а потому шлюп «Тобол» дерзал бороться с полярной стихией.
«Тобол» прорвался за Гусиный Нос, ще на урочище хранили моряки запасы провианта. Пошли далее, и скоро в корпус дубель-шлюпа стали биться льдины. Расшатанное судно потекло, изнутри его наспех конопатили матросы, грели на жаровнях смолу, стучали мушкелями плотники. Приблудная собачонка Нюшка, которая, в калачик свернувшись, так уютно согревала по ночам ноги Овцыну, теперь озлобленно облаивала тюленей. Сильный туман тянуло вдоль берегов Обской губы, а пресная вода замерзла в бочках… Худо!
— Впереди уже лед, — доложил лейтенанту Куров.
— Ты глянь за корму, Афоня… Там тоже лед. В промоине полыньи корабль качало меньше.
— А нас относит в сторону… Теченье сильное, вертлявое.
— Кажется, сломало лапы якорей… Эй, боцман! Текли безжизненные берега.
Тоска и запустенье. Хоть волком от безлюдья вой… Но долг есть долг, и Овцын продолжал работу. Геодезиста с рудознатцем послал на шлюпке — для съемки берегов на карту, для рудоискания. Они вернулись еле живы.
— Топь, — заявили кратко. — Добра не жди!
Никита Выходцев, мужик тобольский, признался Овцыну:
— Митрий Леонтьич, ты как хошь, а я скажу тебе открыто. Вертай назад, покуда целы. Мороз в баранку скоро закрутит, все передохнем здесь за милую душуЛейтенант созвал консилиум. В каюте запалили фитилек, светил он чадно. Овпын мнение каждого выслушал. Сам удивился, когда подумал, сколько учеников он выпестовал! Матросы все — мещане да казаки, а он обучил их наукам разным, а теперь они разумно говорят, как навигаторы толковые… В заключение он и сам сказал:
— Дивлюсь я! Наши предки давным-давно ходили в Мангазею, сей легендарный город, наполненный у края ночи мехами драгоценными, золотом и костью. А мы не можем пройти дорогою предков наших!.. Отчего? Видать, справедливо предание в краях местных, будто предки наши не из Оби в Енисей, а — наоборот! — с Енисея на Обь хаживали. Мы же здесь бьемся-бьемся… как башкой в стенку, все в этот лед проклятый! Ладно, будем стучаться и дальше. Все по местам стоять, к повороту генеральному — на курс обратный…
Глубокой осенью «Тобол» — пришел в Обдорск, а на зимовку перебралась команда шлюпа в город Березов — ближе к людям.
Постылой жизнью проживали ссыльные в остроге Березовском. Князь Иван Долгорукий пил пуще прежнего, а Наташа страдала с детьми своими. Чай бы нужен!
Чай от пьянства хорошо спасает, все нутро пьяницы от вина промоет. Да где взять чаю в Березове?
Катька же, невеста царская, жила весь год в томлении любовном, Овцына с моря поджидая. Младшие братишки Ивана, князья-отроки Николашка, Алешка да Алексашка, выросли заметно в заточении — стали узкоголовы, с плоскими от безделья ладонями, сварливые. Самый младший из Долгоруких — Александр уже попивать стал, на взрослых глядя; лейтенанта Овцына завидев, говорил ему отрок так:
— Чего пустой к нам ходишь? Чего винца не носишь? Овцын повидался с князем Иваном Долгоруким:
— Не ты ли, Апексеич, братца малого в пьянство вовлек? За мужа своего ответила лейтенанту Наташа:
— С моего голубя ненаглядного и того станется, что сам пьет. Нет, сударь, Алексашка по высшему велению запил.
— Это как же вас понимать, Наталья Борисовна?
— А так… Порушенная царица наша братца спаивает. В долгие ночи полярные сладостны объятия любовные. До чего же жгучи поцелуи женщины, которая царскую корону на себя примеряла. Все это уже в прошлом для Катьки, и осталось ей, ненасытной, только одно: чтобы на груди ее лежала голова чернобрового любовника в чине скромномлейтенантском…
