С этого момента и началась удивительная фабула…
Перед капитан-лейтенантом принцессы – как жалкие нищенки, едва сумевшие наскрести деньжат на дорогу. Он соответственно и вел себя – как барин перед низшими. Его жесты повелительны, речь указующа, а улыбки снисходительны. Этого превосходства, может быть, не заметил Круз с его прямотой морского характера, но ландграфиня Гессен-Дармштадтская сочла капитан-лейтенанта главным в свите, которую Екатерина выслала ей навстречу. Три невесты цесаревича охотно учинили реверанс перед обаятельным офицером с широко расставленными глазами… Внимание Разумовского, конечно, сосредоточилось исключительно на юной Вильгельмине, ибо он уже знал, что эта жеманная девица предназначена в супруги наследнику российского престола.
– Я ослеплен вами, – шепнул он ей.
– Ах…
– Не искушайте меня, – добавил Андрей с умыслом.
За столом кают-компании фрегата «Святой Марк» капитан-лейтенант Разумовский вел себя не как моряк, а как царедворец, сообщая приятному обществу ровное настроение, успевая каждую женщину почтить пристойным комплиментом, но глаза его были скошены на Вильгельмину, и сестры, завидуя ей, шептали:
– О, как он на тебя смотрит и пылает…
Круз счел нужным разрушить это очарование неуместным, но зато четким приказом:
– Мы отчаливаем! Извольте, граф, идти на пакетбот…
Разумовский пренебрег советом и, увлекая дамское общество, стал рассказывать о своих путешествиях, о том, как проводил время в Фонтенбло, как в Трианове играл в жмурки с молодой Марией-Антуанеттой, а принцессы-невесты внимали знатному красавцу, не сводя восхищенных глаз с его красноречивых губ. Флотилия уже плыла под парусами, а командир «Быстрого» проводил время близ юбок… Когда принцессы разошлись по каютам, граф Андрей выкурил трубку с табаком и, остановясь возле дверей Вильгельмины, тихо поскребся.
– Кто ко мне? – послышалось ему.
Тишина. Двери открылись. Принцесса Вильгельмина, не ждавшая нападения, оказалась в руках опытного обольстителя.
– Граф, что вы со мною делаете? – удивилась она.
Но было уже поздно кричать: граф делал, что хотел.
– Как же я теперь предстану перед женихом?
– Ваш жених – мой лучший друг, – ответил Разумовский. – Если он чего-либо не поймет, он посоветуется со мною…
Корабли, гудящие парусами, несло вперед на пологих волнах, и ничто не могло сбить их с курса, проложенного опытным Крузом.
* * *
– Вы ведете себя непристойно, граф, – говорил Круз не потому, что знал о случившемся, а лишь по той причине, что Морской устав требовал от командира корабля ночевать на корабле.
Подчинив себе невесту цесаревича, Разумовский подчинился и Крузу, перейдя с фрегата на свой пакетбот «Быстрый». Дул встречный бейдевинд, с которым он не мог справиться, отстав от флотилии, а доблестный Круз, отлично управляясь парусами, доставил Гессенское семейство в Ревель. Здесь, когда стали подавать лошадей и кареты, принцесса Вильгельмина впала в истерику:
– Ах, оставьте меня! Я никуда не поеду, пока не вернется пакетбот. Зачем вы скрываете от меня тайну его гибели?
Такое поведение невесты заставило Бецкого обратить особое внимание на Разумовского: ждать пакетбот с моря или ехать без него? Екатерина отвечала через курьеров: плевать на весь багаж, оставшийся на «Быстром», пускай невесты едут хоть нагишом, я их жду. Вильгельмина, вся в слезах, отправилась в дорогу за своим счастьем. Каково же было удивление свиты, когда Разумовский нагнал их в своей карете и на вопросы Ивана Бецкого предъявил разрешение Адмиралтейств-коллегий следовать сухим путем. Уже тогда подозревая в этом недоброе, никто из свиты ему не обрадовался, но зато светлая радость была написана на лице Вильгельмины:
– Боже праведный, как счастлива я видеть вас снова!
– А вы бы знали, – отвечал Разумовский, – как счастлив будет видеть вас мой лучший друг – цесаревич Павел…
Все это время, пока флотилия плыла в море, Екатерина занималась перлюстрацией переписки короля Фридриха II со своим послом Сольмсом; она уже знала, что «Ирод» желает видеть на русском престоле именно Вильгельмину. Амалия же и Луиза – лишь декорация для создания мнения в Европе, будто у Павла свободный выбор невесты…
Кортеж с невестами и их матерью – ландграфиней был задержан в Гатчине, где их в лесу встретил князь Григорий Орлов:
– Вы прибыли в мои владения. Здесь, куда ни посмотришь, все мое на много верст. Прошу подчиниться мне, а в заколдованном замке вас ожидает некая дама в черном, прошу не пугаться…
Невольно робея, «гессенские мухи» попали под гулкие своды чудовищного замка, где посреди громадной залы, обвешанной рыцарским оружием, сидела скромная дама с острым подбородком – сама Екатерина. Она махнула рукой – стена опустилась под пол, открылся стол с яствами, вдоль него застыли лакеи, а лепестки роз, опадая с высоты, осыпали входящих. Во время короткой трапезы Екатерина была любезна лишь в той степени, какой требует этикет, после чего подали кареты. На окраине Царского Села им встретился восьмиместный фаэтон, из которого на дорогу выпрыгнул курносый жених – Павел… Ландграфиня указала ему на своих дочерей:
– Вы видели портреты, а вот и сами оригиналы. Павел, смущенный, тишком спрашивал Разумовского:
– Скажи мне, граф, на ком остановить выбор?
Разумовский бестрепетно указал на Вильгельмину:
– Уверяю вас: это лучшая карта во всей колоде…
Ландграфиня сразу завела с Екатериною речь о постулате «святого духа», чем вызвала ответное раздражение императрицы:
– Я не богослов и никогда не общалась со «святым духом», но я представлю вам митрополита Платона, который даже алгебраическим путем легко докажет вам, что наша вера с лютеранскою – одна и та же похлебка, только варили их в разных котлах.
Отец невесты требовал от Екатерины, чтобы ему дали чин русского фельдмаршала, как Румянцеву, он хотел получить в свое владение Курляндию с Лифляндией (почти всю Прибалтику), где собирался держать гессенский полк в 4000 штыков. Екатерину даже передернуло от подобной наглости:
– Если ландграф сошел с ума, то я-то еще не рехнулась, чтобы за одну тряпичную куклу отдавать провинции своей империи…
Она не была расположена затягивать смотрины, поставив сыну условие, что дает ему для выбора лишь три дня сроку. Екатерина имела основания торопиться, ибо Григорий Орлов начал серьезно увиваться за смазливой принцессой Луизой, которая, присмотревшись к жизни «русс-бояр», очевидно, практично рассудила, что быть княгиней Орловой гораздо сытнее, нежели остаться в Европе в роли герцогини. Из Петергофа гости и свита перебрались в столицу. Павел предложил руку и сердце Вильгельмине. Он позвал Разумовского, объединив три руки в едином пожатье:
– Прошу, граф, по-прежнему быть настойчивым в исправлении моего характера и полюбите не только меня, но и ее.
