– Это мой! – вскрикнула Анюточка.
Так и есть. Герой ринулся к буфету, чтобы стремительно запить свою обиду. В тот же момент от дверей раздалось:
– Лошади господину сюрвайеру Курносову поданы!
Все дворяне вскочили с лавок, гомоня разом:
– Мы давно тут сидим, а он… Нам-то когда? Этот черноморский только что прикатил, не успел присесть, а ему и лошадей? Чем мы-то, дворяне, его хуже… какой день ждем!
И уже совсем заклевали несчастного смотрителя станции, когда узнали, что для Прошки закладывается сразу четыре лошади.
– Да что он за барин такой? – наскакивали дворяне.
И пьяный муж Анюточки тоже лез со своими бумагами:
– Глядите! У меня самим губернатором подписано.
– Верно! – галдели вокруг. – А у флотского кем подписано?
Прошка взял свою подорожную и показал ее.
– Да я не чета всем вам, – заявил он гордо. – И спешу не по трусости вашей дворянской, от Пугачева удирая… Можете читать: подписано командующим Второй армией, князем Долгоруким-Крымским, а составлено по указу камергера и генерал-адъютанта его сиятельства Григория Александровича Потемкина… Потемкина!
Все расступились перед ним, как перед апостолом новой веры.
Прошка подарил рубль станционному смотрителю:
– Спасибо тебе, отец мой. Будь здоров!
Еще разок перехватил он печальный взгляд красивых глаз женщины, прощавшейся с ним на веки вечные, и, запахнув белый плащ, круто шагнул в раскрытые двери. Четверка гривастых лошадей, обзванивая поляны бубенцами, уносила в будущее молодого человека высочайшего государственного назначения. Разве же это пыль? Это сама жизнь неслась навстречу, горькая и блаженная… Ах, как заливисто звенели тревожные бубенцы!
Россия, непокорная и замученная, великая и униженная, качалась по сторонам дороги – деревнями и городами, выпасами и кладбищами, храмами и виселицами, березами и грачами…
Петербург встретил его молчанием – почти похоронным.
Вот и Зимний дворец, роскошные апартаменты фаворита.
Прошка предстал! Потемкин нежился на широкой оттоманке, застланной пунцовым шелком, халат на нем свободно распахнулся, обнажая волосатое тело. Крохотный котенок играл пальцем босой ноги фаворита, а чтобы играть ему было интереснее, Потемкин пальцем чуть пошевеливал.
– Здравствуй, – сказал он. – Ты мне нужен…
Мертвый глаз его источал слезу. Потемкин величавым жестом запустил длань в вазу, на ощупь – цепкими, быстро бегающими пальцами – выбрал для себя репку покрепче. Потом сказал:
– Садись, братец. А ужинать прошу у меня…
Покои любимца Екатерины заполнял громкий хруст репы, которому с подобострастием внимали придворные, толпившиеся вокруг его оттоманки. Прослышав, что безвестный моряк приглашен к столу Потемкина, они отвесили церемонные поклоны.
– Пошли все вон, – тихо, но властно повелел Потемкин.
Царедворцы, продолжая кланяться, удалились.
– Скажи, почему нет у нас стопушечных кораблей?
– Не хватает продольной прочности. Оттого и стараются делать корабли в несколько этажей-деков – ввысь бортами.
– А разве у англичан нет стопушечных? – спросил Потемкин.
– Плохие. Как смастерят подлиннее, крак! – и пополам на волне. Вот испанцы, те секретом продольной прочности овладели. Я и сам бумаги немало исчертил – думал! Наверно, обшивку бортов надо стелить не вдоль, а вкось – по диагонали. Петр Великий тоже мечтал о стопушечных. Ничего у него не получилось. Сколько дубовых рощ сгубили – все на дрова пошли.
– Ты мне нужен, – повторил Потемкин.
Подхватив котенка, он направился в туалетную, где придворные кауферы ждали его с горячими щипцами для завивки волос, а гардеробмейстеры уже раскрывали шкафы с одеждами.
– Иди сюда! – позвал фаворит Прошку в туалетную. – Поговорим, брат. Ныне корабельное дело меня занимает. Плавать нам еще и плавать. Императрица у нас с большими фантазиями, ты ей расскажи, что знаешь о стопушечных… Садись против зеркала. Полюбуйся на себя, какой ты курносый и красивый!
* * *
Первый биограф Потемкина А. Н. Самойлов об этом времени сообщает: «В предыдущих главах объяснено было, как Григорий Александрович, еще достигая возмужалости, строил мысленно чертежи о возвышении своем через заслуги Отечеству и для того, чтоб некогда быть способным к делам государственным, прилагал великое прилежание… Судьба и счастие благоприятствовали его предначертаниям!»
Конец первой книги
