– При мне, ребята, вставать не надобно. Зато прошу вас, братцы, под пулями вражескими не ложиться…
Торжественный, он выехал под самые стены Очакова, и турки сразу начали обкладывать его свиту ядрами. Горячий конь гарцевал под светлейшим, Синельников сказал Потемкину:
– Судьбой не шутят. Береженого бог бережет…
Потемкин с нарочитой медлительностью оставил седло, просил подать ему подзорную трубу. Кого-то убило сразу, кто-то, раненный, отползал в кусты. Потемкин передал трубу принцу де Линю, заметив при этом, что стены Очакова – вавилонские:
– Солдат на этих стенах – вроде мухи.
– Одна муха – только муха, но тысячи мух поднимут камень.
– Знакомое выражение. Откуда взяли его?
– Сейчас придумал, – ответил де Линь.
– Не обманете меня – так сказано у Свифта…
Шляпу сбило, а за спиною – сочный шлепок.
– Ах! – вскричал губернатор Синельников. Ядро, сорвав шляпу с Потемкина, ударило Синельникова прямо в пах. Репнин (бледный) сказал, что бравировать храбростью перед турками не так уж надобно, а Потемкин спросил де Линя:
– Ваш император у Белграда бывал ли под ядрами?
– Вряд ли его смелость сравнится с вашею.
– Благодарю, принц, за комплимент…
Доказав личное презрение к смерти, Потемкин поскакал обратно к шатрам. Синельников, испытывая невообразимые муки, все время требовал у адъютантов набивать ему трубку за трубкой, которые и выкуривал очень быстро, в крепчайшем дыму жаждая найти утешение от боли. Наконец муки стали невыносимы.
– Князь Григорий, – сказал он Потемкину, – городов мы с тобой понастроили, флот создали… даже чулки бабам делаем. У тебя власть великая, с тебя и спрос короткий… Умоляю: выстрели мне в лоб, чтоб не мучиться!
Потемкин поцеловал товарища в лоб:
– Прости. Своих не бью. Умри сам…
Вскоре прибыл кабинет-фурьер от императрицы, доставив под Очаков именной указ о награждении Нассау-Зигена 3 020 крепостными душами в Могилевской губернии. Фурьер сдал почту и заторопился в обратную дорогу:
– Живете вы тут и ничего не знаете. А ведь у самого Петербурга уже давно пальба идет страшная.
…Эскадра Войновича покидала Севастополь!
9. Ровная линия
Эскадра адмирала Грейга готовилась в далекий путь до Архипелага, часть кораблей уже отплыла в Копенгаген, куда должны были прийти и корабли, строенные в Архангельске. Любая голова, самая пустая, могла бы сообразить, что выгоднее выпустить флот России с Балтийского моря, а уж потом начинать войну с Россией. Возможно, Густав III так и хотел сделать, но Англия страстно желала как можно скорее видеть посрамление России на волнах, и король проявил нетерпение… В большой игре почему бы и не передернуть карту? Густав III в сенате зачитал депешу барона Нолькена, безбожно ее извратив, отчего эскадра Грейга, направляемая против Турции, предстала угрозою для Швеции… Разумовскому король сказал:
– Россия бросила мне перчатку! Пусть только мачты ваших кораблей покажутся на горизонте, и они будут лежать на дне.
Разумовский отвечал королю декларацией, заверяя шведскую нацию в дружелюбии России, но обращаясь непосредственно к народу, посол как бы невольно отделил короля Швеции от шведского народа. Густав признался министру Оксишиерна, что Петербург все эти годы вел себя безукоризненно, не давая Стокгольму ни малейшего повода для придирок:
– Объявите же теперь послу России, что своей наглейшей декларацией он нанес моему королевскому достоинству тягчайшее оскорбление, которое можно смыть только кровью.
Оксишиерна объявил Разумовскому, что посол отныне теряет право являться при королевском дворе.
– Я не сожалею о недоступности вашего двора, – отвечал Андрей Кириллович, – но покинуть шведское королевство могу лишь в случае указания на то из Петербурга…
Объявив войну одному лишь послу России, шведский кабинет стал выискивать повод для объявления войны России. Близ пограничного моста в Кюмени майор Егергорн рано утром вызвал русского караульного офицера Христофорова, горланя ему:
– Не вздумайте разрушать мост, иначе будем стрелять…
Русские на это никак не отреагировали, а Екатерина послала запрос выборгскому коменданту: «Кто был пьян в то утро – наш дурак или майор Егергорн». Миролюбие русских никак не устраивало шведского короля, и тогда он решился на провокацию. Густав велел переодеть своих солдат в русские мундиры; переодевшись, солдаты засели в кустах на русском берегу Кюмени и открыли огонь по своим же, шведским, солдатам…
– Наше терпение кончилось! – объявил король в сенате. – До каких же пор мы, наследники славы великого Карла Двенадцатого, будем испытывать на себе кровожадные инстинкты русских?
Герцог Карл Зюдерманландский вывел эскадру в море, пиратски захватывая русские корабли, а их команды ничего о войне не зная, мирно сдавались, считая все это какой-то нелепостью. Густаву война казалась милой забавой: он выехал из дворца, как на маскарад, в камзоле из розового шелка, в туфлях с голубыми бантиками. Поэты, певцы и танцоры сопровождали короля. На пристани Стокгольма, окруженный дамами, его величество чересчур грациозно раскланялся перед публикой:
– Приглашаю всех вас на завтрак в Петергоф…
Опережая ультиматум, он с рыцарской галантностью извещал Россию о своих планах: «сделать десант на Красной Горке, выжечь Кронштадт, идти в Санкт-Петербург и опрокинуть там статую Петра I»… Загробная тень Карла XII реяла над мачтами его «Амфиона»!
* * *
Екатерина оказывала прежнее доверие Нолькену:
– Не понимаю, чем Разумовский обидел короля? Один государь не составляет народа. Когда мне говорят только о русском народе, не упоминая обо мне, я не впадаю в истерику. Я – это я, народ – это народ! А ваш капризный король надул губы оттого, что мой посол осмелился заговорить о шведской нации…
Ни она, ни даже Нолькен еще ничего не знали!
Петербург в это лето плавился от невыносимой жарищи, какой не помнили даже старцы; двор перебрался в Царское Село, куда Екатерина вызвала адмирала Василия Яковлевича Чичагова, предупредив, что после отплытия эскадры Грейга он станет держать свой флаг над Балтийским флотом. На ее слова об угрозах со стороны Швеции адмирал отвечал:
– Так что нам Швеция? Чай, не волк – не задерет…
Беседовала она и с Магнусом Спренгпортеном:
– Мой brat делается смешон. Я первая не атакую…
Спренгпортен сказал, что война с Россией – безумие:
– В конце ее король потеряет всю Финляндию, оппозиция его абсолютизму среди офицерства столь велика, что престол в Стокгольме станет вакантен для одного из ваших внуков.
Павел отпрашивался у матери на войну:
