– Ударили крепко! Заметно направление на Купянск, однако, товарищ Василевский, продвинулись фрицы немного… немного, говорю! Километра три-четыре, не больше… Держимся, закопав танки в землю. Простите, такой грохот… я плохо слышу! На Купянском шоссе, думаю, немцы потеряли с полсотни танков. Горят… Но – жмут! Жмут, сволочи… трудно! Очень трудно…
В ответ еле расслышанный голос Василевского:
– У вас еще ничего, а со стороны Чугуева немцы нажимают сильнее. Помните, что врага надо остановить на Купянском шоссе, иначе они проскочат и дальше. А это недопустимо…
Москаленко грубо пихнул трубку связисту, выругался:
– А! Много они сейчас там в Москве понимают…
Странно перебирать немецкие фотографии того времени: Паулюс, без фуражки, рот постоянно перекошен в разговоре – он что-то доказывает своим офицерам, в чем-то их убеждает, он явно озабочен, и ни разу его лицо не осветилось улыбкой… Наступление его армии вступало лишь в первоначальную стадию оперативного развития. Паулюс в этот день мог похвастать лишь энергичным нажимом на Волчанск, а правые фланги его армии терялись на Изюмском направлении. Но эти скромные результаты давались ценою адского напряжения пехоты и моторов, а фон Кутновски, его квартирмейстер, доложил:
– Что у вас тут творится? Такое впечатление, что передовые цепи попали в мясорубку… потери немыслимые с первого дня!
Конечно, немецкая организованность работала четко, и там, где дело касалось подвоза боеприпасов или воздушной поддержки с воздуха, – там перебоев не возникало, но к вечеру и она дала первую осечку, в самом неожиданном месте – вдруг кончился морфий в передовых лазаретах обработки раненых. Генерал-лейтенант Отто Ренольди, начальник медицинской службы 6-й армии, срочно выехал туда, и его встретили вопли искалеченных.
– Если в Германии нет больше морфия, – орал фельдфебель с оторванной ногой, – так, наверное, еще найдется пуля, чтобы прикончить меня сразу!
Один гренадер не выпускал из руки гранату.
– Я взорву себя и всех вас! – кричал он. – Воткните мне шприц, или я сейчас угроблю всю вашу контору…
На узких носилках тихо стонал обгоревший танкист:
– О, майн готт! О, моя Даниэлла, о, мои дети…
Слова очевидца: «Я наглядно ознакомился с кровавой палитрой полевой хирургии… самое тяжелое впечатление от попавших в зону минометного обстрела». В операционной палатке хирург с сигарой в зубах задержал скальпель над развороченной раной, когда увидел генерала Ренольди.
– Ну что? – спросил он. – Вошли мы в Купянск?
– Не пройти, – отвечал Ренольди.
– Сотня трупов на одном этом шоссе… Мы их держим в штабеле, надеясь свалить на кладбище в Купянске.
– Зарывайте здесь… у шоссе, – отвечал Ренольди. – Сейчас настал такой момент, когда не до церемоний…
К ночи разразилась гроза, хлынул оглушительный ливень.
Начался отход наших частей, сильно поредевших, измотанных динамикой суточного боя. Колеса телег застревали в глубоких лужах, лошадиные копыта слякотно вырывались из раскисшей грязи. Слышались приглушенные разговоры:
– Чует сердце, живым нам отсель не выбраться.
– Опять назад… Ну сколько ж можно?
– Хана! И закрепиться не знаешь где – степь.
– Э, братцы! Зато в лесу-то как хорошо!
– Хоть бы зима поскорее, чтобы мороз…
– Дурень! До зимы-то еще дожить надо…
Утром фельдмаршал Рихтгофен засыпал отступающих не только бомбами, но и листовками на разноцветной веленевой бумаге, из которой не скрутишь цигарки и даже не подотрешься, ибо бумага у немцев – первый сорт, только бы стихи писать на такой… На этот раз вражеское командование обращалось не к ним, бойцам, а через их голову – прямо к политическим комиссарам, дружески советуя верно оценить обстановку и уговорить своих солдат сложить оружие.
– Совсем уже спятили! – говорили красноармейцы. – Вчера комиссар талдычил «ни шагу назад», а теперь в плен, что ли, зазывать станет?..
14 июня танки Паулюса прорвались у Волчанска.
На раскладном штативе стола в походной палатке Паулюса запрыгала штабная «лягушка» (телефонный аппарат зеленого цвета, связующий его палатку даже с ОКХ в Цоссене, даже с ОКВ в «Вольфшанце»). На этот раз звонил Артур Шмидт:
– Хочу напомнить, чтобы вы в горячке событий не забывали об оперативном совещании в Харькове, которое взялся вести сам Штумме – наша «шаровая молния».
– Благодарю, Шмидт, – вялым голосом отвечал Паулюс. – Но я не тот человек, который забывает о том, что необходимо исполнить. Русские опять отходят, и возникла пауза, а действие противника слабеет. Мне уже расстилают походную койку… сейчас я рухну и буду спать как убитый!
22. ПРОПАВШИЙ САМОЛЕТ
Представьте, война закончилась нашей победой, и весь мир блаженно вдыхал долгожданную тишину… 17 июня 1945 года группа наших офицеров въехала в люксембургский городишко Бад-Мондорф, где американская администрация устроила им свидание с Кейтелем, ожидавшим суда в Нюрнберге.
Сохранился очень интересный протокол этой беседы, опубликованный в нашей печати только в 1961 году. История войны со многими ее тайнами в 1945 году еще не была расшифрована, многое от нас было сокрыто, и я думаю, что наши офицеры попросту не обратили внимания на одну из фраз Кейтеля, которая сейчас имеет особое значение для познания сложной предыстории Сталинградской битвы. Вот она, эта загадочная фраза:
– В самый последний момент перед наступлением на Воронеж стало известно, что майор Рейхель, один из офицеров генерального штаба… видимо, попал в руки русским. Кроме того, в одной из английских газет проскользнула заметка о планах немецкого командования (на Востоке), в которой упоминались точные выражения оперативной директивы генерального штаба. Мы ожидали контрмер со стороны русских и впоследствии были очень удивлены, что наступление на Воронеж сравнительно быстро увенчалось нашим успехом…
Я тоже удивлен! И пусть удивится читатель, почему Сталин, поверив в фальшивую операцию «Кремль», все-таки пренебрег подлинными документами, сочтя их дезинформацией.
* * *
19 июня в Харькове закончилось оперативное совещание офицеров, которое проводилось при штабе 40-го танкового корпуса генерала Георга Штумме. Здесь были доложены результаты свидания с Гитлером в Полтаве, планы высшего командования на летний период 1942 года… Ближе к ночи Паулюса навестил серый от пыли полковник Вильгельм Адам.
– Не знаю, чем все это кончится, – сказал он, – но сейчас по всему фронту идет такой перезвон, будто мы попали на междугородную телефонную станцию.
– Что еще могло случиться, Адам?
– Ерунда какая-то… Пропал «фезелер-шторх», на котором из Харькова вылетел в свою дивизию майор Йоахим Рейхель.
