– А разве вас бомбят? – спросил Сталин.
– Нет, товарищ Сталин. Но какие-то самолеты летают.
– Хорошо, – согласился Сталин. – А с нашими ротозеями из Артуправления, забывшими, где посеяли целый эшелон пушек, я разберусь в Москве уже с а м… по-отечески!
Чуянов закончил разговор и перевел дух с таким облегчением, с каким, бывало, в юности сваливал мешок на пристани.
– По-отечески, – сказал он про себя. – Не завидую я теперь всем тем, кому он отцом доведется. Это уж точно…
Утром 7 Ноября репродукторы на площади Павших борцов транслировали из Москвы парад, разнося по всему миру четкий грохот солдатских ног по брусчатке. Прямо с парада войска уходили на передовую, и это как-то окрыляло, а многие женщины даже плакали, услышав по радио звуки марша «Прощание славянки».
Дедушка дома тоже прослезился:
– Давно эфтакой музыки не слыхивали, все эти трям-блям да «нас побить-побить хотели…». Минина да Кутузова помянули. Чай, от вашего, яти его мать, интырцанала одни ошметки остались. Чего доброго, и церкву откроют. Хоть помолиться бы нам, православным, перед смертью дозволили.
– Открою, – мрачно ответил Чуянов деду.
* * *
В конце ноября Чуянов созвонился с Ростовом, к телефону подошел секретарь Ростовского обкома – Двинский:
– Рейхенау жмет… танки. Боюсь, не удержаться.
– Держитесь. Я еще позвоню… завтра! Слышишь?
На следующий день из Ростова звонила уже секретарша:
– Помогите… не знаю, что делать! – кричала она. – Никого уже нет, я одна. А тут такое творится.
– Где Двинский? Дай его… срочно!
– Да все убежали. Одна ведь я! А тут по комнатам немцы шляются. Хохочут. На губных гармошках наши песни играют…
С юга – от Ростова – повалили на Сталинград эшелоны: раненые. Врачей не хватало. Медикаменты – на вес золота. Кошмар какой-то! Банно-прачечный комбинат не в силах обслужить поток исстрадавшихся людей – ампутированных, искалеченных и обожженных. Алексей Семенович распорядился:
– Банщикам работать в три смены.
– А когда у них было меньше? Вот мыла-то где взять?
– Не знаю, – честно признался Чуянов. – Найдите.
Средь дня заскочил домой пообедать, опять звонок:
– Откуда говорят?
– Из зоопарка.
– Чего вам от меня понадобилось?
– Слониху Нелли кормить надо.
– А что слоны едят?
– Не знаем, как в странах капитала, – отвечали Чуянову, – а советские слоны едят много.
Чуянову хотелось обложить говорившую «дурой»:
– Если Нелли все жрет, так все и давайте.
– Овощи-то на базар не пойдешь покупать. Дорого!
– Господи, да выкручивайтесь как-нибудь…
Наплыв беженцев увеличился. Поезда с юга подвозили по восемь тысяч человек в день, а сколько приплывало по Волге – не поддавалось учету. Среди эвакуированных – с севера – появились и ленинградцы. Они уже хлебнули горя, всякого навидались. Рассказывали, что рабочий у станка получает 250 граммов хлеба, прочие – 125 граммов. Чуянов зашел в столовую обкома.
– Ну-ка, – сказал хлеборезу, – отпили мне сто двадцать пять грамм. Хочу посмотреть, сколько получится…
Дома Чуянов включил радиоприемник, и сразу же послышался четкий стук в двери. Жена сильно испугалась.
– Не вздрагивай: это же позывные Би-би-си… Призывно и настойчиво постучав в двери радиослушателей, Би-би-си сообщило, что 17 декабря японцы совершили вероломное и коварное нападение на американскую базу Пирл-Харбор, расположенную на Гавайских островах. Вслед за тем гитлеровская Германия объявила войну Соединенным Штатам Америки.
Конечно, среди сталинградцов сразу пошли разговоры:
– Надо же, а! До чего же паразит нахальный. Уже под Москвой получил в зубы, а ему все мало, на войну так и лезет…
В один из дней секретарша обкома доложила:
– Алексей Семеныч, а к вам опять… изобретатель!
Чуянов даже за виски схватился, простонав:
– Господи, когда я от них избавлюсь?..
А принять надо. Вошел старомодный дядечка. Очень опрятный. На костылях. В шляпе. Он держал деревянную коробку. Вежливо объяснил, что учительствует в казачьей станице Алексеевской:
– Как учитель физики, на досуге изобретательствую.
– Очень приятно. Что изобрели?
– Электрический пулемет. («Все у меня есть, – подумал Чуянов, – только вот этой штуки еще не хватало. Ладно, мы и не такое видели. Переживем».) Мое изобретение имеет большое будущее, – сказал учитель, – и оно способно свершить переворот в войне не только в тактическом, но и в стратегическом аспекте.
– Не сомневаюсь. Прошу. Садитесь.
– Спасибо. Мы постоим. Можно показывать?
Чуянов так уже изнемог от разных эдисонов, что ему было все равно, и он безнадежно махнул рукой:
– Чего стесняться в родимом отечестве? Валяйте.
Учитель извлек из сундучка странную машинку, внутри которой что-то мяукнуло; от машинки тянулся электрошнур.
– Вы не боитесь? – вдруг спросил он Чуянова.
– Боюсь. А вы?
– Я тоже. Побаиваюсь. За обстановку.
– Ничего. Она казенная. Вон там штепсель. Видите?
– Вижу. Внимание. Эксперимент. С великим извинением…
С этим «великим извинением» он воткнул вилку в розетку, и с этого момента Чуянов перестал понимать, что происходит в этом мире. Сначала – треск! Лампа на столе – вдребезги, люстра – на полу. Штукатурка отделилась от стены. В кабинете не продохнуть от пыли. Разгром полный. Изобретатель сказал:
– Знаете, я человек скромный. Вперед, как другие, не лезу. Но коли идет война народная, война священная, а я человек верующий, потому и решил внести священную лепту в дело нашей общей победы над гитлеровскими супостатами.
Чуянов долго вытрясал из волос штукатурку.
– Поздравляю, – сказал он учителю. – Вы первый изобретатель, в которого я поверил. Поедете в Москву… за счет обкома. Вместе со своим пулеметом. Я не специалист в таких делах, но вижу несомненные задатки таланта…
* * *
1 января 1942 года в небе над Сталинградом был сбит первый германский бомбардировщик, и Чуянов тогда же сказал:
– Тыловая жизнь кончилась – начинаем воевать…
6. ЗА «ОТМОРОЖЕННОЕ МЯСО»
Уцелевших в битве под Москвою солдат фюрер наградил почетной медалью «Зимней кампании», которую в вермахте прозвали медалью за «отмороженное мясо». Тогда же уменьшилось и количество желающих пополнить железные ряды национал-социалистской партии, а среди немцев блуждал такой анекдот:
