Ефрейтор Участкин выстрелил в темноте, и приклад винтовки, ударив солдата в плечо, отбросил его на пол.
— Что же это со мной? — удивился он, подымаясь.
Но вскоре заметил, что не только он, но и другие солдаты падают после выстрела. И если поначалу многие еще стыдились своей слабоыи, то потом такие случаи сделались постоянными, и цепочка застрельщиков, тянущаяся вдоль ряда бойниц, все время ломалась. Люди стали подпирать себя различными досками и козлами, в иных казематах пионеры смастерили казарменные нары, и стрелки теперь били по врагу лежа.
— Жара… ну и баня! — жаловались люди, ползая по нарам, и тут же поедали свою порцию ячменя, тут же пили, что выдавалось пигь, тут же, отойдя в сторонку справляли нужду.
Чувство стыда уже как-то притупилось, и защитники Баязета жили теперь только одним:
— Выстоять, братцы! Только бы сдюжить с турком…
— А подмога-то идет? — спрашивал другой.
— Не будет, — ругался Потемкин. — Готовь себя к смертном} концу, а подмоги не жди, слюнявый!
— Эва, порадовал…
— Точно так, — отвечал Участкин. — Война — зверь жуткий: мы отсюда живыми не выйдем, но турка в Эривань не пустим!
— Так нам, братцы, и патронов не хватит.
— Достанем патронов. Еще раз на вылазку сходим…
— Оно конешно: дело такое — солдатское!
А поручик Карабанов умирал. Еще вчера, жалея своего сумасбродного барина, денщик Тяпаев раздобыл для него госпитального супу. Была сварена немытая конина, и вонь шла из котелка такая, что Андрей зажал нос. Но когда он поел, то ощутил такой гнусный привкус во рту, что поручику стадо дурно — он снова впал ь обморочное состояние. Первое же, что он услышал, придя в себя, это просьбу денщика — доесть остатки супа.
— Милый ты мой, — сказал поручик, — образина ты дикая, вот погоди: если выберусь отсюда — я… я озолочу гебя!
— Не надо золотить, — ответил Тяпаев. — Ты лучше по мордам не бей меня больше…
И от этой просьбы стало Карабанову еще горше. Денщик ушел, и жажда скрутила внутренности почти острой болью. Брезгливость не позволяла Андрею пить гнойную воду, и он не знал, чем утихомирить жар в теле. Карабанов понимал, что есть еще один способ. И к нему многие прибегают. Но он еще не пробовал. А сейчас попробует…
В комнате никого не было. Однако он зашел в угол, словно стыдился кого-то невидимого. Выпить эту гадость было трудно.
Карабанов решил покончить единым глотком и сразу понял, что этим способом жажды не утолить.
И отбросил от себя испоганенную кружку.
Вышел. Мутило и поташнивало от слабости.
— Какая мерзость! — простонал он, сплевывая.
Встретил Хренова: идет старик, в руке — трофейная винтовка дальнего боя, через плечо торба холщовая, как у калики перехожего, а в торбе патроны запасные.
— А ты еще не подох, дед? — спросил Карабанов.
— Куды-ы спешить, ваше благородие. Вот поясница гудит а так-то и ништо мне. Даже блондинка меня не кусает. С других — быдто крупа, так и сыпет, так и сыпет. А у меня хошь бы одна.
Инда обидно, коли делать нечего… Что ни говори, а все работа! ..
— Эх, дед, дед… Из какого дерева тебя вырубали?
Карабанов прошел мимо шатра, под которым трудились персы, спросил часового:
— Будет ли толк? Когда же вода?
— Да ночью возились. Сейчас, видать, спать легли. Стихли…
Карабанов распахнул полы палатки. Так и есть: среди разбросанных инструментов лежали персы, уже мертвые. Между ними, уходя в безводную глубину, чернела сухая глубокая скважина.
— Уходи с поста, — сказал Карабанов. — Больше тебе здесь делать нечего… Уходи! ..
Было в роду Карабановых, гордившихся родством с князем Погемкиным-Таврическим, такое стыдное предание из времен Пугачевщины… Прабабка Андрея, женщина красоты невозможной, приглянулась одному мужику-атаману, и два года он возил ее по степям да низовьям. И будто бы родила она ему сына, и был тот сын родным дедом поручика Андрея Елисеевича Карабанова. В роду от него эта скрывали, видел он только портрет своей красавицы прабабки, зверски изуродованной ревнивым прадедом, но от крепостных людей слышал эту историю не раз, и до сей поры, до «сидения» в Баязетс, он стеснялся доли мужицкой крови в своих жилах. И только сейчас ему вдруг захотелось влезть в шкуру какого-нибудь Участкина или Егорыча, чтобы вот так же бестрепетно и стойко, как и они, переносить все тяготы осадной жизни…
На дворе, кольцом извиваясь вокруг бассейна, стояла длинная шеренга людей.
— Вы чего тут собрались? — спросил он.
— Очередь, ваше благородие.
— За чем очередь?
— На фильтр…
— Куда-а? — не понял Андрей.
— Да вот, — объяснили ему, — живодеры наши, говорят, по кружке чистой воды давать станут!
— Кто последний? — спросил Карабанов.
— Идите уж… мы пропустим.
— Нет, — ответил Андрей, — я выстою вместе с вами! ..
8
Они стояли возле стеньг.
— Мне пришла мысль тогда, — сказал Некрасов, — заменить синус мнимым его выражением. Вот так… Тогда можно представить себе, что подынтегральная величина происходит от интегрирования известной функции бэ, дающей вот такой результат…
— Я вас понял, — ответил Клюгенау и отобрал из пальцев штабс-капитана кусок розовой штукатурки. — Тогда: минус бэ-икс, деленное на икс, между пределами от плюс а до минус бэ… Здесь я впишу так. Дифференцируя, мы получим…
Ватнин крикнул им с крыши:
— Вы что, не слышите? Подобьют вас, умников, турки…
К ним подошел Сивицкий:
— Нет ли у вас, господа, закурить?
— Нету, Александр Борисович. Спросите у казаков.
— И у них нету. Вот беда…
— Может, у нашего хана?
— Нет уж. Благодарю покорно. Лучше портянку изрублю к табак и выкурю…
К врачу, шатаясь, словно тень, приблизился солдат.
— Э! — сказал он, показывая ему белый язык.
— Большая лопата. Иди, братец.
Но солдат не уходил.
— Э! Э! — говорил он.
— Так чего тебе надо?
— Э! ..
— Ну, ладно. Так и быть. Скажи, что я велел. Три ложки воды пусть даст госпожа Хвощинская.
Солдат ушел.
— Вот и все время так… Эй, эй! — окликнул врач одного солдата. — У тебя курить не найдется?
— Откуда? — спросил солдат.
— Да, тяжело…
Отец Герасим, босой, в рваной солдатской рубахе, пробежал мимо, неся в руке кусок яркого мяса.
