«Едва мы вошли в саклю, — рассказывал он, — где три телушки стояло, как товарищ мой сразу кинулся к одной из их и хвать ее кинжалом по горлу! Животное еще и упасть не успело, а он уж язык у ней отрезал, тут же скоренько огонь развел на полу и, не дожарив мясо как следует, съел его…»
Ватнин вел людей, и длинный клинок обнаженной наготове шашки холодно поблескивал при луне.
— Кой тюфек! — гаркнул он в темноту, и чья-то гибкая фигура метнулась в сторону, крича:
— Кардаш, кардаш…
Ватнин, одним прыжком настигнув жертву, чуть было не срубил уже голову, когда заметил погоны. Солдат дрожал от страха: тата-та, та-та-та — выбивал он зубами.
— Ты што же это мне по-турецки орешь?
— А вы, ваше благородие, чего по-турецки спрашиваете?
— Барабанишь-то лихо… зубы побереги!
Казаки далековато зашли от крепости, когда турки кинулись на группу солдат-водоносов. Ватнин не мог помочь им, и тут самим казакам пришлось скрыться в пустой громадной «буйволятне». Толи их заметили, то ли случайно, но вокруг сакли сразу скопилось много турок, одетых в форму, с ятаганами, примкнутыми к винтовкам.
— Некрасиво получилось, — сказал Ватнин, пальцем нащупывая головки патронов в барабане револьвера. — Кажись, четыре всего…
Ну, ладно, не все же воевать! Хватит и четырех…
Он растворил дверь и вышел. В темноте было видно, как неподалеку от них, на громадном и плоском камне, сидело около полусотни редифов.
Ватнин тоже присел на камушек.
— Сотник, ошалел, што ли? — зашептали казаки. — Иди-ка сюда, в тенек…
— Мне отсюда видняется далс, — ответил Ватнин.
Турки встали. Сверкнули ятаганы.
Ватнин тоже встал.
— Только дружно, братцы, — сказал он. — Без пороху. Чтобы одними шашками…
Кинулись разом сверху. Молча кинулись, без вскрика.
Голубыми молниями заполыхали во тьме клинки.
— И-и-и… и-и-и… — визжали правоверные.
Через минуту все было кончено. Ружья и табак стали наши.
Одного убитого казака решили не бросать, а нести в крепость. Так и сделали. Много побитых охотников лежало на сыпучих шиферных откосах. Возле каждого мертвеца валялись его сапоги с вытекшей из них водою. Ватнин мимоходом, не останавливаясь, переворачивал водоносов — искал с признаками жизни. Двое из них были только ранены, их дотащили до крепости.
Штоквицу есаул сказал с неудовольствием:
— Негоже так-то — с голыми руками людей пущать. Совсем уж народ сдурел из-за воды этой… А вам бы и проследить надобно:
как охотники обружены? Вот и канальство получалось: враз полвзвода турка расхряпал…
Штоквиц молчал, откинув голову назад, жидкие пряди волос падали на серый лоб. Слабо выхрипсв стон, комендант распахнул мундир, стал раздергивать пряжку ремня.
— Что с вами? — спросил Ватнин.
— Я тоже был… там… у реки, — ответил Штоквиц.
— Ранило?
— Нет. Но я, кажется, не в меру выпил этой отравы…
Ватнин отвел коменданта в его камору, забросанную мусором и заросшую выше головы грязью, стянул с капитана сапоги, подвзбил тощую подушку.
— Водки бы, — сказал он.
Штоквиц расстегнул штаны, облегчая живот.
— Может, так будет легче, — сказал он. — Ведь я знаю, что это гибель — Мы, есаул, крутимся в заколдованной карусели. Не пьем воду — дохнем от жажды, пьем ее — тоже дохнем… Где же спасение?
— По самой середке, — ответил Ватнин.
9
Опять пальба. Опять ни минуты покоя. Опять льется русская кровь. Опять умирают от жажды.
— Доколе же, хосподи? — спрашивали солдаты.
Штоквиц предложил беженцам покинуть крепость.
— Мы не гоним, — говорил он, — но мы вам больше не можем дать ни воды, ни хлеба. Мы останемся здесь исполнить свой долг, а вы идите… Вечером спустим вас в город со стенки. Неужели турки не сжалятся над вашими детьми?
Наступил вечер, но хоть бы один беженец рискнул покинуть крепость: как видно, смерть от голода и жажды казалась им краше кровавого исступления войск султана!
— Черт с ними, — согласился Штоквиц, — тогда пусть они терпят…
Зарезали на дворе здоровенного коренника из снарядной упряжки по прозвищу Хопер, делили мясо. Кто жарил свою порцию, а кто так…
— Как — так? — спросил Некрасов.
— А так, — ответил Участкин, — поскорее…
Ночью громыхнуло что-то вдали, сухо и отчетливо.
Баязет насторожился.
— Может, опять «германа» притащили? — спросил Хренов.
Наверху раскололось что-то с живительным треском, словно в небесах разорвали кусок парусины, и люди вдруг сделались счастливы:
— Гром, братцы… гром!
Разбудили Штоквица:
— Гром, ваше благородие…
— Так что?
— Гром же ведь!
— А что с него толку? Вот если бы дождь.
— Так и дождь будет.
— Ну, это как сказать. Тучи могут пройти мимо…
В эту ночь пришел в крепость Хаджи-Джамал-бек — он умел появляться внезапно, словно из-под земли, всегда вызывая удивление защитников Баязета своей ловкостью и смелостью. Лазутчика сразу провели к Штоквицу, и комендант спросил его:
— Довел Дениску?
— Довел, — ответил лазутчик.
— Благополучно?
— Яхши все…
Штоквиц, покряхтывая, скинул ноги с постели.
— Тебе там большой бакшиш будет, — сказал он. — Не сейчас только… Мы твою службу ценим! К «Георгию» тебя представлю.
К мусульманскому, конечно…
На мусульманском «Георгии» был изображен императорский орел, а не поражающий семиглавого змея Георгий Победоносец, и это дало повод для обиды.
— Зачем воробей мне? — начал гневаться лазутчик. — Джигита на коне давай… Джигита хочу! Сам воробья носи…
— Переходи в православие, — улыбнулся Штоквиц, — и получишь джигита. Не будем спорить об этом… Лучше скажи — какие новости в городе?
Хаджи-Джамал-бек порывисто задышал в ухо коменданта:
— Зачем хана колмыцкого вещал? Хороший хан был. лошадь понимал… Завтра стрелу жди! Стрелу тебе пустят, и письмо со стрелой получишь…
— А что в письме?
— Ругать будут. Глупым звать будут. Зачем людей мучаешь! ..
Осман устал. Чапаула нет больше. Курды отнимать у османа стали.
Осман злой ходит… Ему на Чечню идти надо.
