В вагоне король велел секретарю фон Абекену:
– Генрих, изложите все слышанное в депеше и телеграфируйте на берлинский адрес господина Бисмарка…
* * *
– Чтобы эта склочная Франция увернулась от войны – да ни за что! – говорил Бисмарк, приглашая гостей к столу.
Их было двое: Роон и Мольтке. Хозяин ворчал:
– Нашему кайзеру надавали в Эмсе по шее, а он как ни в чем не бывало поехал в Кобленц… а там – фру-фру!
Был теплый берлинский вечер, пахло резедою из сада. Парижские газеты оповещали мир, что Бисмарк скрылся в Померании. А он здесь, в Берлине! Подвыпив, канцлер сказал:
– Я уже телеграфировал семье в Варцин, чтобы не трогались с места. Возможно, мне осталось одно – отставка…
Он был подавлен и не скрывал этого. Генералы тоже пришли в тусклое уныние. Мольтке заявил с прямотою солдата:
– Король лишил нас дивного повода к войне!
Сообща стали думать, как бы вызвать Францию на удар по Пруссии, чтобы потом воевать с чистой совестью. В этот-то момент бог не оставил их своею милостью – Бисмарку принесли Эмскую депешу от фон Абекена; он прочитал ее четыре раза подряд и протянул руку над столом:
– Дайте что-нибудь… хотя бы карандаш! – С карандашом в руке, не отрывая глаз от депеши, он резко спросил: – Мольтке, вы можете поручиться мне за победу над Францией?
– Успех армии обеспечен, – последовал ответ.
– Роон, – спросил Бисмарк, – вы, как военный министр, можете поручиться за точную организацию снабжения армии?
– Армии не хватает только мармеладу.
– Хорошо, – поднялся Бисмарк. – Тогда, друзья, ешьте и пейте, а я… на минутку оставлю вас.
Вскоре канцлер подсел к столу с депешею, которую безбожно, почти варварски сократил. Мольтке на досуге писал романы и драмы, а потому, как писатель, хорошо понимал, что сокращение текста способно привести к искажению смысла. Вот эту-то работу Бисмарк и проделал! Теперь из Эмской депеши явствовало, что кайзер в грубой форме указал послу Франции на дверь… Гости сразу оживились, веселее зазвенели вилки и рюмки, а Мольтке, вдохновленный, воскликнул:
– Замечательно, канцлер! Вы шамаду превратили в фанфару. Сигнал отхода с позиций прозвучал призывом к атаке.
Генерал Роон молитвенно сложил длани:
– Старый бог еще жив, и он не даст нам осрамиться…
Бисмарк вызвал статс-секретаря Бюлова, вручил ему текст искаженной Эмской депеши, наказав строжайше:
– Чтобы завтра напечатали все газеты…
На следующий день, 14 июля, Германия встала на дыбы; в университетах профессура (старый боевой авангард пангерманизма) призывала студентов исполнить солдатский долг, который превыше всего; уличные толпы ревели «Wacht am Rein». Берлинские карикатуристы подбавили жару; в газетах было наглядно изображено, как стоящий наверху лестницы бравый кайзер дает хорошего пинка послу Франции, и несчастный Бенедетти носом пересчитывает ступеньки… Простой народ Франции еще вчера уверовал в благополучный исход кризиса, а сегодня сверху обрушилась весть – война! В ночь на 15 июля Наполеон сделал свою последнюю ошибку…
– Которая дорого обойдется Франции! – кричал Тьер.
– Замолчите, мсье. Стыдно вас слушать.
* * *
Бенедетти официально уведомил Берлин об открытии военных действий. Бисмарк с ожесточением выколотил пепел из трубки:
– Единственное, что меня сейчас утешает, это то, что на бедную маленькую Пруссию напали, и она вынуждена защищаться. Видит всевышний, как я старался, чтобы войны избежать…
Бисмарк никогда и ничего не забывал. Опять щелкнул ключ, словно взводимый курок. Из глубин секретного сейфа канцлер извлек выманенный им у Франции проект захвата Бельгии и Люксембурга.
– Вот это, – велел он своим пресс-атташе, – надо срочно фотокопировать и копии разослать по всем кабинетам Европы, а заодно и в лондонскую «Таймс»…
Франция предстала перед миром как наглый агрессор. К прусской армии примкнули южногерманские государства – Саксония, Бавария, Вюртемберг и Баден. Для Наполеона III это был удар. «Что стало с тупоголовыми, что они вдруг вздумали связаться с прусской сволочью?» – таковы его подлинные слова. Франция недооценивала противника и предалась неуместному упоению от предстоящей победы… Там еще танцевали!
Furor Teutonicus
Германия провела мобилизацию с быстротой, поразившей и друзей и врагов, Мольтке всегда понимал значение рельсов – отныне железнодорожные узлы были в руках офицеров генштаба, разбиравшихся в эксплуатации дорог лучше путейцев. Частные переезды кончились – билетов не продавали. Денно и нощно на вокзалах Германии, словно раненые звери, орали локомотивы Борзига. На этот раз солдат не пришлось загонять в вагоны силой: на Германию напали – немцы защищаются! Эшелоны несло к Рейну, солдаты весело горланили:
Суп готовишь, фрейлейн Штейн,
дай мне ложку, фрейлейн Штейн,
очень вкусно, фрейлейн Штейн,
суп ты варишь, фрейлейн Штейн…
В конце эшелонов тяжело мотались платформы, заполненные известью. Солдаты старались не замечать их – этой известью они будут засыпаны в братских могилах, чтобы разложение тел не дало опасной инфекции… Все было учтено заранее!
* * *
Последний дачный поезд подошел к станции Красное Село; было уже поздно. Французский посол Эмиль Флери долго блуждал среди недостроенных дач и конюшен, отыскивая царский павильон. Александр II ночевал сегодня в шатре, возле которого зевали часовые, а в мокрой траве лежали трубы и барабаны полковых музыкантов. Было видно, как за пологом разожгли свечи, скоро вышел и он сам – в одной рубашке, в узких кавалерийских рейтузах, с горящей папиросой в руке. Спросил:
– Ну, что у вас, женераль?
Флери сказал, что война… Вдали от станции, беснуясь на привязях, лаяли собаки. Император пригласил посла внутрь шатра, где скопилась липкая ночная духота.
– Не думайте, что только у Франции есть самолюбие, – вдруг заявил царь, садясь на походную лежанку. – Ваш император сам вызвал войну, и это… конец династии наполеонидов!
Он ничего не забыл, все давние оскорбления даже теперь заставляли дрожать его голос. Он помнил бомбежки Севастополя и унижение Парижского мира, недавний выстрел Березовского и даже выкрик Флоке: «Да здравствует Польша, мсье!» В эту ночь, среди неряшливой обстановки лагерного быта, Александр II говорил с послом Франции чересчур откровенно:
– Красные тюрбаны ваших зуавов в Крыму, согласитесь, это вызывающая картина! Разве в Париже нет Альмского моста или Севастопольского бульвара? Зачем было переименовывать улицы, оскорбляя наше достоинство? Князь Горчаков подтвердит, что мы пытались спасти хотя бы Францию… я уж не говорю о вашем императоре. Будем считать, что его нет! – Флери пытался возразить, но царь жестом остановил его, продолжая: – Было бы ошибкой, женераль, думать, что прусский король в Эмсе уступил вашему послу Бенедетти лишь по доброте душевной. Нет! Я и Горчаков, вызванный мною из Вильбада, сделали все, чтобы кандидатура Леопольда Гогенцоллерна была устранена и не раздражала вас, французов. Мы выиграли для вас спасительный мир, но вам захотелось войны… Теперь воюйте!
