– Мы же разгромлены вами, у нас нет такой армии, чтобы достойно соревноваться с вами на полях сражений.
Бисмарк звякнул под столом шпорами:
– Вы даже переняли у нас военную систему!
– Но одной системой, как бы она хороша ни была, много не навоюешь. На вашу систему надо еще насадить штыки…
Тем временем Мольтке поучал посла Бельгии:
– Буду откровенен! Силою оружия мы за полгода сколотили Германскую империю и победами обрели влияние. Но мы нигде, увы, не снискали себе симпатий. Теперь, чтобы отстоять мир в Европе, мы должны обвешаться оружием с ног до головы. Иного выхода у немцев нет. Если же Франция посмеет вооружаться, – добавил он, – мы будем вынуждены занять Нанси… в залог мира!
…На другой стороне Невы мещане погасили огни и легли почивать. Лефло, закончив свой рассказ, предложил Горчакову выпить еще чашку чая.
– Благодарю. Я сейчас поеду домой.
– И вы ничего не скажете в утешение?
– Все это, – сказал князь, с кряхтением поднимаясь, – не более как комедия, обреченная на провал за неимением актеров, ибо Бисмарк не может разыгрывать ее один… Приготовьтесь, Лефло: я на днях устрою вам аудиенцию у государя.
Александр II был чрезвычайно лапидарен:
– Успокойтесь. Войны не будет.
Лефло заговорил об угрозах Бисмарка и Мольтке:
– Им нужна война… только война. Для них это хлеб насущный, они уже не могут жить без войны.
– Я вам уже сказал, что я войны не хочу!
В этом «я» таилась надежда, ибо царь говорил с Францией от имени всея Руси. Только теперь Англия с ужасом увидела, что опаздывает в свершении добрых дел, и королева Виктория срочно сочинила письмо кайзеру, предупреждая, что политика Бисмарка опасна для дела мира. Впрочем, как писал Альфонс Додэ, «если Англия выступает в пользу Франции, это значит что она торопится вслед за Россией».
* * *
Старый император учинил Бисмарку выговор:
– Почему о вашей возне с Францией я должен узнавать со стороны, от королевы Виктории? Да перестаньте жонглировать пылающими факелами, будто вы цирковой фокусник…
На обеде в рейхсканцелярии Бисмарк стал бушевать:
– Довольно мне высокомерия русских! Лучше уж Австрия, которая с тех пор, как Германия навела на нее пушки, полюбила нас, а граф Андраши готов чистить мои сапоги…
Журналист Бухер (правая рука канцлера по части гнусных словоизвержений) решил пригладить Бисмарка тостом:
– Выпьем за величайшего германца после Лютера!
Но лестью Бисмарка не подкупил.
– Сядь, дуралей! – заворчал «бульдог с тремя волосками». – Ты вообще должен помалкивать. Пусть знают все, сидящие за столом, что я подобрал тебя из грязи. Если б не твой литературный слог, ты бы славно чистил берлинские помойки…
На приеме послов он сказал Гонто-Бирону:
– Говорят, виконт, вы хлопочете о поездке в Петербург, дабы развлечь Горчакова сплетнями обо мне. Счастливого пути! Только не забирайте своего повара… Это будет непоправимая потеря для всей дипломатии Европы?
Гонто-Бирон позеленел от оскорбления, но смолчал. Он действовал в духе того направления политики, какому следовали на Кэ д’Орсэ: уклоняясь от ударов Германии, ориентировать Францию на закрепление дружбы с Россией. Но прежде Гонто-Бирона на берега Невы прибыли Франц-Иосиф и граф Андраши, поразивший русских дам своей «потасканной» красотой. Балканские дела толкали русскую дипломатию на сближение с Веной.
Хороший дипломат умеет извлекать пользу даже из своих неудач. Так и Горчаков, невзлюбив альянса трех монархов, решил добыть из него выгоду для себя. Союзом с Веною он помаленьку изолировал на континенте Англию. Развалится союз – и черт с ним, а сейчас он еще послужит русской политике… Визит венских гостей прошел благополучно, если не считать того, что Андраши смертельно обиделся, когда от царского двора ему поднесли табакерку с алмазами:
– Мне еще никогда в жизни не дарили коробок. Я совершенно не представляю, для каких целей ее использовать?
– Ах, боже мой! – отвечал Горчаков. – Да выдерните из нее бриллианты для любовницы, а коробку швырните в окно…
С большой дипломатической ловкостью он залучил Андраши на прием во французское посольство, и там, тонко играя на струнах католицизма, православный Горчаков вынудил католика Андраши принести католику Лефло самые сердечные заверения в том, что Вена не одобряет лютеранского натиска Германии на Францию… Об этом выпаде Андраши канцлер через неофициальные каналы поспешил уведомить Бисмарка: пусть побесится!
А когда в Петербурге появился Гонто-Бирон, его еще на перроне вокзала сразу накрыли огромной собольей шубой.
– У нас чертовские морозы, – сказал Жомини.
В царском павильоне вокзала посла ожидал роскошный завтрак с яркой клубникой и ароматным ананасом.
– Откуда у вас эта прелесть? – восхитился посол.
– Из ботанического сада… Угощайтесь, виконт.
Потом, сидя в санях, посол Франции спросил – можно ли Парижу надеяться на прочный союз с Петербургом?
– Да. Но позже. Когда вы окрепнете…
Гонто-Бирон сообщил Горчакову:
– Бисмарк вдруг проиграл отбой, и за это Франция в века сохранит благодарность России и лично вам! Случилось почти чудо: этот зверь Бисмарк пришел на вокзал к отходу моего поезда и сказал мне несколько любезностей.
– Не обольщайтесь, – ответил Горчаков. – Мы отбили лишь первый натиск. Бисмарк временно отступил и окопался. Не забывайте, виконт, что внутри Германии не все благополучно. Биржа может потребовать от Бисмарка ясности в политике, чтобы марка не шаталась по курсу. А ясность Бисмарк может найти в войне… Да! Ибо только война способна оживить стынущие без работы цехи заводов Круппа и Борзига, а эти «стальные» господа (да простит мне бог!) крепче «железного» канцлера.
* * *
Но Бисмарк, как и Горчаков, тоже умел из любой неудачи выковать выгоду. Под бой барабанов и газетную трескотню он провел через рейхстаг новый военный закон, который увеличил германскую армию. В казармах ружья Дейзе спешно заменяли новейшими ружьями системы Маузера…
В эти дни от Горчакова услышали фразу:
– Очевидно, вся моя жизнь, – сказал он, – являлась лишь прелюдией к той битве, в которую я сейчас вступаю!
Разведка боем
Царь попросил Горчакова не ездить в Веве:
– В мире неспокойно, и вы в любой момент можете мне понадобиться. Предлагаю сопровождать меня в Эмс…
В последнее время у царя голос был сиплый, дребезжащий, и он надеялся поправить его с помощью эмского «шпруделя». Император навестил в Англии свою дочь Марию Эдинбургскую, оттуда заехал в Бельгию, где имел беседу с королем Леопольдом, после чего направил монаршии стопы в Эмс, где уже томился Горчаков.
