— Напротив, все, что было, растерял. Помните, что сказано в Евангелии: «И исшед вон, плакаху горько!»
Взглядом она окинула его стол, где в окружении фруктов красовалось шампанское. По глазам дамы Соломин догадался, что она не поверила ему и сейчас, наверное, сидит и мыслит: «Награбился на Камчатке, теперь спит на бобрах, покрываясь одеялом из голубых песцов, а жалеет какие-то чернобурки для полного дамского удовольствия…» Поднявшись, дама поправила перед зеркалом шляпу размером с тележное колесо.
Она щелкнула на перчатке кнопкой, словно поставив точку.
— Поздравьте меня! Я выхожу замуж.
Соломину теперь было уже все равно:
— Очень рад за адвоката Иоселевича…
— Вы ошиблись, дорогой мой, — засмеялась дама. — Этот жалкий адвокатишка оказался слишком меркантилен в любви. Я выхожу за инженера Пшедзецкого, который строит мосты. Между нами говоря, глубоко между нами, сколько в моей жизни бывало мостов, через которые приходилось проезжать, но я никогда их даже не замечала…
— А теперь?
— А теперь-то я знаю, что мосты строятся из чистого золота… Прощайте! Я уезжаю завтра в Варшаву, а оттуда в Париж и прошу вас не искать встреч со мною.
— Вот уж чего я не стану делать…
Подхватив пышный трен платья, она удалилась. Соломин допил шампанское. Подумал, что нет худа без добра: если бы не эта Камчатка, он, глупец, возможно, и женился бы на этой даме. Но где бы он взял столько мостов для нее?
Восемнадцатого декабря 1904 года Соломина вызвал приамурский генерал-губернатор Андреев; это свидание состоялось за два дня до падения Порт-Артура, который не сдался врагу, но был сдан комендантом крепостной обороны генералом Стесселем.
— Ну, рассказывайте, — встретил его Андреев. Соломину осточертело рассказывать всем одно и то же.
— Ваше превосходительство, — заупокойно начал он, — в этом же кабинете год назад вы благословили меня на управление Камчаткой, обещая грудью, так сказать, оберечь меня ото всяких изветов… Я ведь не забыл этот день!
— Я тоже, — бодро отозвался генерал-губернатор.
— Но что же получилось на деле? Камчатские торговцы, желая от меня избавиться, изобразили меня дураком, покойный Плеве «зарезолютил» мою ненормальность, а вы — именно вы, ваше превосходительство! — шлете телеграммы вдоль Сибирской магистрали, чтобы меня упрятали в бедлам… Приходи, кума, любоваться!
— Какая кума? — удивился Андреев.
Кажется, этой поговорки Соломину не следовало употреблять.
— Да нет… это я так. Вы не обращайте внимания.
За окном мягко сыпал пушистый снежок. Андреев долго сидел недвижим, затем поднялся и, сочно поскрипывая сапогами, обошел Соломина посолонь.
— Помилуйте, но я-то ведь еще не сошел с ума!
— Зато вы утвердили мое сумасшествие.
— Сейчас мы это дело проверим…
Вернувшись к столу, генерал-губернатор Приамурья нажал кнопку звонка, сразу же явился начальник канцелярии.
— Подайте сюда табель всех исходящих.
— Слушаюсь, ваше превосходительство. Начальник канцелярии вышел, а Андреев сказал Соломину:
— Я таких телеграмм никогда не подписывал… Канцелярия работала как машина, и через минуту, присев к столу, Андреев вместе с Соломиным искали по списку исходящих бумаг эту злополучную телеграмму… Нашли ее! Директор канцелярии предъявил и дубликат ее, подписанный Андреевым.
— Это ведь ваша подпись? — спросил Соломин.
Генерал-губернатор сознался, но не сразу:
— Моя… не помню, чтобы я… Это какая-то мистификация. Быть того не может! Но подпись — да, сознаюсь… Знаете, дорогой мой, не будем муссировать этот вопрос. Я заработался, мне подкатили целую тачку бумаг для подписи, и я не глядя подмахнул и эту телеграмму… Виноват!
Соломин представил ему справку из больницы:
— Из нее явствует, что я психически нормален.
— Все это замечательно, — ответил Андреев, — но сия писулька от врача не может затмить резолюции покойного министра внутренних дел Вячеслава Константиновича Плеве.
— Так что же вы мне прикажете? Самому отправляться в дом для умалишенных и сидеть там до скончания века во благо исполнения министерской резолюции?
Снегопад кончился. Выглянуло солнце.
— До этого, надеюсь, мы не доживем, — ободрил Соломина генерал-губернатор, стараясь не смотреть ему в глаза. — Но вам следует посильно доказать, что вы человек психически здоровый.
Соломин уныло отвечал:
— В теории мне все понятно, но как, простите, осуществить все это на практике российского бытия?
— В наших условиях это, конечно, не легко. Для начала, — сказал Андреев, — я представлю вас к Анне на шею. Став аннинским кавалером, вы сразу обретете иную весомость. Но чтобы питерских гусей не дразнить, вам лучше бы согласиться с тем, что в период управления Камчаткой вы пребывали явно не в себе. А теперь… теперь да, поправились. Бывает же так?
Соломин вспылил:
— Так за что же вы вешаете мне Анну на шею? Неужели за то, что, управляя Камчаткой, я пребывал в состоянии идиотизма?
— Да нет! Вы будете награждены за управление Камчаткой в самую сложную пору ее истории.
— Но я же тогда, по вашему разумению, был ненормальный.
— Вы меня неправильно поняли, а теперь и меня собираетесь запутать… — Андреев явно хотел помочь, но сам не знал — как.
— Попытайтесь оправдать свои деяния перед вышней властью.
— Но в Петербург не попасть: согласно вашим же указаниям, меня ссадят с поезда на первой же станции.
— В таком случае боритесь за правду по телеграфу.
— У меня нет денег, чтобы устроить перепалку по телеграфу. Каждое слово влетает в копеечку…
Андреев сказал, что телеграфные расходы он спишет за счет генерал-губернаторства. Одновременно все распоряжения Соломина по управлению Камчаткой были отданы на экспертизу психиатров, которые вывели заключение, что бумаги писаны «в здравом уме и в твердой памяти». Соломин вспоминал: «В конце концов, под влиянием, конечно, петербургских покровителей Губницкого в Хабаровске была получена из столицы бумага: „Теперь, разумеется, г-н Соломин психически здоров, но из этого не следует, что он был нормален и на Камчатке, где возникли такие условия, что ему было нетрудно и помутиться разумом…“
Такая версия вполне устраивала Андреева.
— Это же самое предлагал вам и я! Все равно, голубчик, плетью обуха не перешибешь. Давайте так и условимся. Нервы у Соломина уже не выдерживали.
Мне даже стыдно! — сказал он. — Стыдно за самого себя. Что я, как дурень с писаной торбой, вожусь тут с этим своим «сумасшествием», если вокруг черт знает что творится и еще — неизвестно, чем это все кончится… Ладно! Будь по-вашему.
