— Что там, на Мурмане? — спросил Процаренус, потянув себя за галстук-бабочку. — Холодно? Как нам одеваться?
— Там… плохо, — сказал Спиридонов и снова с подозрением оглядел незавидное окружение Процаренуса.
Тогда Процаренус заметил ему — с вызовом:
— Вы не на моих адъютантов смотрите, а глядите правде в глаза… Я вас спрашиваю: что на Мурмане? Какова обстановка?
— На Мурмане есть все, кроме большевиков. Я всегда смотрю правде в глаза, товарищ Процаренус!
— А как это могло случиться? — спросил Процаренус.
Спиридонов глянул на Безменова, и тот подтвердил:
— Нету большевиков на Мурмане…
— А как это могло случиться? — спросил Процаренус и кивнул на своих адъютантов: — Эти люди твердо стоят на советской платформе, а потому можете быть вполне откровенны…
Спиридонов рассказал, как было дело.
— Очень просто: самые сознательные выехали в Петроград, где, как им казалось, они будут нужнее. Менее сознательные разбрелись кто куда. Власть же захватили эсеры и авантюристы. А теперь они эту власть передоверили англичанам и белогвардейцам… Так что, я считаю, положение на Мурмане катастрофическое.
— А это кто такой с вами? — спросил Процаренус о Безменове.
— Прораб с Мурманской дистанции.
— С Мурманской? А чего он здесь?
— Я бежал… — сумрачно пояснил Безменов, стоя за стульями.
— Отчего бежали? — повернулся к нему Процаренус.
— Причин много. А главное — не хочу жить в Мурманске, среди всякой контры. Ну и бежал.
Процаренус высмотрел фигуру начальника вокзала Буланова:
— Позовите сюда этого толстяка.
Безменов подозвал к столику начальника вокзала.
— Милейший, — сказал Буланову Процаренус, — через пять минут я должен быть в пути на Мурманск. Шесть вагонов штаба и один салон-вагон с моим личным конвоем…
— Товарищ, — ответил Буланов, — локомотива под паром нет. С углем плохо. Пока дровами… да они-то сырые!
Процаренус достал часы, увешанные ворохом брелоков.
— Или через пять минут вы будете расстреляны…
— За что? — в ужасе отступил Буланов.
— За саботаж, направленный против власти. Видите ВЧК? Вот оно, собственной персоной. Товарищ Спиридонов, растолкуйте сказанное мною гражданину саботажнику.
Спиридонов долго подыскивал нужные слова.
— Яков Петрович, — нашел он их, — достаньте, пожалуйста, нам паровоз.
— Если только из депо… если успею… если успею?
— Откуда угодно. И какой угодно. Хоть маневровый. Чрезвычайный комиссар слишком торопится в Мурманск… Там, в Мурманске, — сказал Спиридонов Процаренусу, — сейчас весна, но все равно очень холодно. Советую вам одеться теплее…
Мимо окон ресторана скоро прочухал пыхтящий паровозик с лесопилки, и Процаренус захлопнул свои часики.
— Видите? — сказал он, вставая. — Пистолет к виску — и колеса крутятся… Товарищи адъютанты, прошу следовать за мною на приличной дистанции.
Двигая стульями, все встали и ушли.
— Павел, — сказал Спиридонов, — ты чего стоишь?
— А меня что? Приглашали?
— Ну так я тебя приглашаю. Садись. Потолкуем о разных разностях. Вот ведь какие идиоты бывают на свете… Боюсь, как бы этот комиссар, яти его в душу, не натворил чего в Мурманске!
Остервенело ругаясь, визжала женщина. Бравый офицер таскал ее по заплеванным паркетам. Спиридонов достал маузер и выстрелил в потолок. Наступила тишина.
— Вот в таком разрезе, — сказал Спиридонов. — И чтобы далее не шуметь…
Офицер оставил женщину и, вынув пистолет, тут же пустил себе пулю в лоб. Все произошло стремительно. Вытянулись шеи.
— Доигрались? — сказал Спиридонов. — Чего это он там?
— Да была причина… Она его наградила!
Спиридонов повернулся к Безменову.
— Видал, как офицерик себя шлепнул? Будто до ветру сходил. Просто! Нехороший признак, Павел. Перестали люди жалеть себя. От этого, чувствую, и война впереди будет жестокая — без жалости…
Павел Безменов признался:
— А я вот все думаю… Может, мне вернуться в Мурманск?
— Погоди. Не лезь поперед батьки в пекло.
* * *
Под пение фанфар и дробь барабанов открылся в Мурманске краевой съезд. На сцену клубного барака вынесли знамена: красное на одном древке с андреевским флагом, флаги Британии, Франции, Италии, Бельгии, Японии и Штатов Америки.
Процаренус вздрогнул, когда знамена Антанты взмахнули разом и грубая ткань флагдух коснулась его лица, словно наждачной бумагой. Башни крейсера «Глория» изрыгнули салют, приветствуя съезд, и Процаренус опять вздрогнул: он еще не привык и терялся.
— Товарищи! — провозгласил сияющий Юрьев с трибуны. — Мы счастливы, что наш съезд, скромно проводящий свою работу в тягчайших условиях раздора и провокаций, может приветствовать сегодня чрезвычайного комиссара — товарища Процаренуса…
Было много речей, и адмирал Кэмпен сурово чеканил слова о готовности Англии поддержать краевой Совет Мурмана не только башнями крейсеров, но и маслом, досками (кстати, из Онеги), гвоздями, подошвами для сапог и шпалами в креозоте. Лятурнер — более скромный и сдержанный — зачитал заявление правительства Франции к населению Мурмана.
— Правительство Французской республики, — говорил Лятурнер, посматривая на Процаренуса, — не имеет намерения посягать на целостность русской территории и заявляет, что обладание Россией Мурманским краем представляется ему, этому правительству, вопросом исключительной важности, и оно рассматривает оборону Мурманского порта и железной дороги к нему от посягательств финно-германских аннексионистов как дело первостепенное…
Процаренус встал и пожал Лятурнеру руку.
— Я счастлив… счастлив был слышать! — сказал он.
Но вот на сцене в узеньких брючках, широченный в плечах, появился представитель Америки — лейтенант Мартин; ему хлопали еще до того, как он раскрыл рот; в самом деле, как не похлопать такому парню — красногубый, здоровый, красивый…
— Найдутся недалекие люди, — заговорил атташе, — которые захотят уверить вас в том, что мы пришли сюда с задней мыслью. Мои дорогие друзья! У нас нет задних мыслей… Как только нужда в нашей помощи кончится в России — мы уйдем сами. И мы не сделаем ни одного усилия для захвата вашей территории. Наш долг — приготовить мир для счастья и мира! Нам открыт один путь: мы должны победить, и мы победим!
Юрьев яростно хлопал в здоровенные ладони боксера:
— Товарищи, просим нашего комиссара…
Процаренус, робея, поднялся на шаткую трибунку.
