— Хам, — сказал Процаренус, отворачиваясь.
— А я никуда своего отряда с места не строну.
— За отказ исполнить приказ… — строго начал Процаренус.
— Не пужай! — ответил ему Комлев. — Я все равно покойник и к смерти давно готов. Но ежели мы уйдем, здесь все перевернется. Они поставили пока запятую, а скоро поставят точку… Интервенция! Оккупация! Вот что ждет Мурман, и ты их приблизил!
— Не дури, — ответил Процаренус. — Честное сотрудничество еще не интервенция. Это не оккупация. Ты бредишь!
— Мой бред… — горько усмехнулся Комлев, покачав головой. — Так выслушай тогда мой «бред». Здесь враги… кругом враги! Враги, которые прикрылись именем Советской власти. Пишут так: «Российская Федеративная Республика», а слово «Советская» пропускают… Этого мало. Скоро здесь будет фронт. Мурманский и Архангельский. Это — тысячи верст. Леса, тундры, болота, скалы. Большевиков здесь нет, населению на Советскую власть наплевать, лишь бы пузо набить, да выпить! И людей нет. Никто не почешется. Один мой отряд. И ты его хочешь спровадить отсюда?.. Не выйдет, товарищ Процаренус!
Комлев взял со стола свой маузер, пошел к дверям. И все время ждал выстрела в спину. А в тамбуре нос к носу столкнулся с прапорщиком Харченкой и грубо оттолкнул его от себя:
— Куда лезешь? Дай пройти человеку..
Харченко, забравшись в купе, стал выплакивать свои обиды:
— Это как понимать? Скажу по самой правде, как комиссар комиссару… Честную женщину рабоче-крестьянского происхождения берут и используют на все корки. А потом, когда пузо у нее во такое, трудовую женщину выкидывают…
Процаренус ни бельмеса не понял, но, как комиссар, он коллегиально выслушал «комиссара» Харченку.
— Товарищ, точнее: как он ее использовал? Кого?
— Законную супругу мою. Как женщину…
— А ты, когда брал ее в жены, пуза разве не заметил?
— Да не было пуза. И вдруг поехало, как на дрожжах!
— Надо было раньше смотреть внимательней.
Щерились адъютанты над Харченкой — «советские порученцы»:
— Весьма оригинальное применение женщины в железнодорожном департаменте мурманского министерства колонизации…
Когда вопрос выяснился, то имя Небольсина навело Процаренуса на кровавые размышления.
— Недобитый, — сказал. — Хорошо, я его успокою…
…Процаренус был у генерала Звегинцева по делам, когда заявился вдруг здоровенный верзила в промасленном полушубке. Бросил на стол лохматую шапку и посмотрел на всех косо.
— Вам, товарищ, меня? — спросил его Процаренус.
— Я инженер Небольсин, начальник этой дистанции. Мне сказали, что вы просили меня разыскать вас.
Процаренус посмотрел на кулаки путейца, поросшие рыжеватой шерстью, и сказал:
— Вам придется оставить дистанцию.
— Почему? — спросил Небольсин спокойно.
— Пьянствуете… развратничаете…
— Это неправда, — ответил Небольсин и показал на генерала: — Вот и Николай Иванович подтвердит, что здесь все выпивают, выпиваю и я. Это не повод для изгнания. Куда я денусь?
— Мне не нравится ваша фамилия.
— Фамилия русская, старинная. Дай бог каждому такую иметь!
— Верно, — согласился Процаренус с ехидцей. — Фамилия ваша русско-дворянско-реакционная…
— Чепуха! — смело возразил Небольсин. — Фамилия не способна делать из человека реакционера, как не способна делать из него и большевика. А то, что дворянин, — да, не спорю, виноват… Но трудящийся дворянин! Ну? Что скажете дальше? Что я рабочую кровь пью? Так я не пью ее, а, наоборот, есть такие хулиганы-рабочие, которые второй год сосут мою кровь — дворянскую!
— Вот за дворянские настроения я вас и удаляю.
— Хорошо, — согласился Небольсин, снова поворачиваясь к Звегинцеву. — Перед нами сидит, — сказал инженер, — его высокопревосходительство генерал гвардейской кавалерии Звегинцев, мать коего, если не ошибаюсь, графиня Тизенгаузен, и пусть он, как главный начальник советских войск на Мурмане, уволит меня за принадлежность к касте дворянства.
Процаренус густо покраснел.
— Не за дворянство, — сказал он, оправдываясь перед генералом. — А за барские замашки… Поняли?
Небольсин не давал себя побороть.
— Простите, — ответил он. — Я стою перед вами в валенках, в полушубке, и вот моя шапка (Небольсин даже шапку ему показал). А вы, господин Процаренус, развалились передо мною на стуле в смокинге, у вас галстук. И наверное, вам пошел бы к лицу цилиндр. Мало того, вы даже не предложили мне сесть. Так, скажите теперь, кто же из нас барин? У кого барские замашки?
Звегинцев, до этого молчавший, решил вмешаться. Он сильно продул мундштук, посмотрел на божий свет через закопченную никотином дырочку и сказал:
— Небольсин, идите… Чрезвычайный комиссар введен в заблуждение вашими недоброжелателями.
Небольсин нахлобучил на макушку шапку. Долго выискивал слово, которым можно было бы побольней оскорбить Процаренуса.
— Мещанин! — сказал и быстро удалился.
Проходя мимо станции, нырнул под вагоны, чтобы сократить расстояние. И между колес лоб в лоб столкнулся с Комлевым. Оба зорко огляделись по сторонам: нет, сейчас их никто не видел.
— Комлев, — сказал Небольсин, сидя на корточках возле колеса, — если тебе что нужно, я помогу.
— Спасибо, товарищ. Ты уж не серчай, что я тебя тогда окрестил «белой тварью».
— Ты тоже прости меня за «красную сволочь».
Над ними пошел раскатываться вдоль состава звонкий перелязг букс. Вагоны тихо тронулись, и два человека (столь разных!) разошлись, ощутив тепло человеческого доверия.
На пустынном перегоне за станцией Полярный Круг, не доезжая до Керети, в штабной вагон к Процаренусу поднялись Ронек и полковник Сыромятев. Положение на дороге опять становилось катастрофическим: отряды молодой Красной Армии, еще малочисленные, сдерживали натиск озверелых лахтарей, рыскавших возле Кеми и Кандалакши, но им будет не устоять перед буреломным напором морской пехоты Англии!
Об этом Ронек и доложил Процаренусу…
За тюлевой занавеской вагона, растрепанной ветром, проступал в окне затерянный жуткий мир тундры: кочкарник, олений ягель, лопарская вежа, полет одинокой вороны над тихим озером.
— Спиридонов в Петрозаводске? — поинтересовался Процаренус.
— Он опять ушел в леса, и о нем ничего не слышно.
Сыромятев подтянулся и отрапортовал:
— Товарищ чрезвычайный комиссар, позвольте мне, кадровому офицеру, высказать свое мнение?
— Позволяю, — насторожился Процаренус.
— Я, — сказал ему Сыромятев, — все-таки верю в энтузиазм дорожных отрядов. В случае если англичане пойдут десантировать на нас с моря, мы, надеюсь, сможем отбросить их обратно.
