Приплясывая на ветру от холода, Небольсин стоял на шпалах.
«Извивайся, Аркадий, — внушал он себе, — думай, думай…»
Совжелдор для него — чужой. Брамсон — враг и взяточник. Консульства — просто ни при чем. А на благородство Мурманского совдепа не следует рассчитывать. Кто? Кто может ему помочь?
В середине дня — панический разговор с Кемью.
— Говорит Ронек. Кто у аппарата?
— Петенька, это я… твой Аркашка!
— Аркадий, — говорил Ронек, — принимай скот. Меня здесь смяли. Я пробовал задержать эшелоны, и у меня пробка.
— Пробка? Бросай вагоны под откос.
Долгое молчание. Потом:
— Аркадий, откос есть у тебя… у меня нет откоса!
— Тогда расталкивайся и отсылай эшелоны назад.
— Не могу. Пути забиты. Осталось только одно: гнать вперед, на тебя… Если ты не примешь, дорога встанет.
— С ума ты сошел! Свяжись с этим окаянным Совжелдором…
— Совжелдор — ты сам знаешь, какие там люди, — отвечает мне, чтобы мы приняли скот.
— Откуда он идет? Ты узнавал?
— Кто?
— Да этот скот! Из какой губернии?
— В этом бедламе ничего не узнаешь. Во всяком случае, Петроград мяса не получит… Все это — саботаж! Я был прав. Ничего не изменилось, Аркадий: революцию душат. Голодом!
— Кемь закончила, — раздался голос телефонной барышни, и Небольсин бросил трубку.
Творилось что-то ужасное. Кто-то (знать бы — кто?), жестокий и мстительный, посылал на верную гибель десятки тысяч голов скота. Эшелон за эшелоном, в голодном реве, входил в полярную тундру, где не было ни сена, ни веток, ни забоя, ни холодильников. «Тупик… — думал Небольсин отчаянно, — мы действительно в тупике. Как бы эти рельсы не завели в тупик и меня!..»
Уже не скот, а скелеты, обтянутые вытертыми шкурами, зловонные и полудохлые, прибывали в Мурманск, где быстро погибали на путях — от холода, без воды, без корма. Спасти не удалось, и в эти дни, под рев умирающих коров, Небольсин вдруг нечаянно вспомнил — будто просветлело: «Павлухин! Да, кажется, так зовут этого парня…»
* * *
Под вечер катера развозили с кораблей базарных торговок и спекулянтов. Небольсин явился на пристань. Сунув руки в карманы бушлатов, стояли поодаль, в ожидании своего катера, матросы с «Аскольда».
— С берега? — опросил их Небольсин.
— Ага. На коробку.
— Меня подкинете?
— А нам-то што? Качнемся за компанию…
Небольсин, путаясь в полах длинного пальто, спрыгнул за матросами на катер. В вечернем сумраке стояли на корме, держа один другого за плечи. Мягко причалили. Пришвартовались. Часовой возле трапа вскинул винтовку.
— К кому?
— Мне хотелось бы видеть Павлухина… из комитета!
— Рассыльный, путейского — до Павлухина.
— Есть путейского!
Шагая по палубе, вдоль борта, Небольсин заметил, что на «Аскольде» еще сохранился боевой порядок, который выгодно отличал крейсер от других кораблей флотилии. Техника была в боевой готовности, вахта неслась исправно.
— Здесь. Стукай, — сказал рассыльный, козырнув. Павлухин сидел в писарской, неумело печатая на пишущей машинке. Допечатал строку до звонка, вжикнул кареткой, спросил:
— Ко мне?
— Да, к вам.
— Прошу…
Аркадий Константинович не знал, с чего ему начать.
— Пусть вас не удивит мой приход, — сказал он. — Просто вы запомнились мне лучше других.
— Это где? — спросил Павлухин.
— Когда вас били на митинге.
Павлухин не смутился.
— Так что с того, что меня они били? Вчера они меня, завтра им все равно быть от меня битыми. Такое уж дело! Пока морда есть — кулаки найдутся… — И, сказав так, засмеялся.
— Я не знаю, — начал Небольсин, — кто и что стоит за вами. Догадываюсь, что вы из числа крайних?
Павлухин охотно согласился:
— Верно, я сейчас с самого краю стою. Могу и сковырнуться!
— Дело вот какого рода. Мне стало известно (случайно, — добавил Небольсин), что при общем голодании в России, в частности в Петрограде, англичане закупили пять миллионов пудов нашего хлеба…
— Сколько? — не поверил Павлухин.
— Пять миллионов. И лежит этот хлеб в Архангельске. Вот-вот его погрузят на корабли и вывезут…
— Прошу прощения, — сказал Павлухин и вызвал рассыльного: — Узнай с поста СНиС, когда и кто уходит на Архангельск?
— Есть на Архангельск!
— Ну? — снова повернулся Павлухин к инженеру. — И дальше?
— Дальше пока все, — заключил Небольсин.
— Мало знаете, — опять засмеялся Павлухин. — Однако это весомо… пять миллионов! Да это же море хлеба. А почему вы, господин инженер, из всех битых меня, самого битого, отыскали?
Аркадий Константинович ответил на это так:
— Собственно говоря, даже не вас я разыскивал. Мне показалось, что за вами кроется нечто энергичное. Такое — уходящее далеко и глубже… куда-то! А куда — простите — не знаю. Это, наверное, как раз и есть то, что может и способно противостоять.
— Противостоять… чему? — насторожился Павлухин.
— Разрухе. Хотя бы разрухе.
— Нет, — ответил Павлухин, — не могу я противостоять. Одному только щи можно сварить. Да и то — для себя!
Без стука вошел рассыльный:
— Завтра в шесть утра «Горислава» идет на Иоканьгу.
— А в Архангельск?
— «Соколица». Но когда — сами не знают.
— Вот те на! — приуныл Павлухин.
— От бухты Иоканьги, — утешил его Небольсин, — можно добраться до Архангельска на тральщиках, которые ловят мины в горле Белого моря… Они там болтаются, как челноки.
— Уверены? — спросил Павлухин и наказал рассыльному. — Пускай баталеры мне паек пишут… Командирован от ревкома. Дела не указывать. Печать у меня! Нет, — задумался потом, — на тральцах не пойду, еще прицепятся. «Соколицу» дождусь, там меня в команде знают немножко. Это вернее!
Небольсин поднялся:
— Кажется, я не ошибся в вас, Павлухин.
— Да погодите хвалить. Схожу до Архангельска потому, что там есть организация. Там мои товарищи по партии. Зубами вцепимся, а эти пять миллионов хлеба за границу не выпустим!
Прощаясь, Павлухин вдруг задержал Небольсина.
— Я только не понимаю вас, — сказал он прямо. — Ежели в Архангельске, случись так, меня спросят, то ссылаться на вас? Или не стоит?
— Лучше не надо… Да-да! Не надо! — заторопился путеец.
