— Если не ошибаюсь, — сказал Басалаго, вернувшись к костру, — то передо мною… мичман Вальронд?
Мохнатый шарф, закрывавший лицо до самого носа, одним движением руки был опущен и…
— Женька! — сказал Басалаго.
— Что, Мишель?
— Греешься?
— Греюсь.
— Холодно?
— Холодно.
— Ну пойдем, — сказал ему Басалаго.
— Не могу. Дежурство до семи утра. Хоть тресни.
— Надо поговорить… Ты даже не представляешь, Женька, как можешь нам пригодиться. Где ты сейчас?
— Увы, состою при женщине.
— Ты все такой же… треплешься?
— А что делать?
— Сейчас-то как раз и делать… Где ты живешь?
— Вон дом, видишь? — показал Вальронд. — Вход с парадной, второй этаж, квартира мадам Угличаниновой. Зайдешь?
— Завтра. Вечером.
— Жду! — крикнул в ответ Вальронд, и две тени снова застыли возле костра, который быстро таял в глубине улицы.
* * *
Еще в прихожей лейтенанта оглушил разноголосый гам. Куча детей таскала по коридору очумелую кошку. Дрова лежали грудою до потолка, забивая проход. Мокрое белье висело на низко провисших веревках, а из кухни доносился чад: жарили блины из горчицы на пушечном масле. Старинная барская квартира, выражаясь языком революции, была уплотнена…
Басалаго постучал в одну из дверей:
— Мне нужен Николай Иванович Звегинцев… Я не ошибся? Навстречу ему поднялся стареющий красавец с гвардейской выправкой, в узеньких коротких брючках.
— Вы не ошиблись. Но…
— Я тоже так думаю, — сказал Басалаго, затворяя за собой двери. — Передо мною генерал-майор и командир тринадцатой кавалерийской дивизии…
После уплотнения комната генерала напоминала мебельный магазин, и старинные шифоньеры стояли один на другом — лишь бы побольше вместить, от остатков былой роскоши. Звегинцев вдруг разволновался:
— Все так ужасно, лейтенант. Места себе не нахожу…
Генерал вынул откуда-то большую бутыль с мутной жидкостью, весьма подозрительной. Широким жестом выставил ее на стол.
— Благодарю, — заговорил Басалаго опасливо, — но я не пью. Извините. У меня еще дела.
— Что вы, лейтенант! Я вовсе не предлагаю вам выпить. Это же карболка! Специально показываю вам: каждый раз, идя в уборную, я должен тащить туда и карболку, чтобы все вымыть перед употреблением. А когда я наконец выхожу из уборной, мне говорят: «Барин!» Ну скажите, лейтенант, вы человек благородный, где же предел издевательства над человеком?
— Николай Иванович, — заговорил лейтенант напористо, — я прибыл с Мурмана… Главнамур предлагает вам занять место технического инструктора при вооруженных силах.
— Мне? Лейб-гусару? И… техника?
— Ах, ваше превосходительство, — сказал Басалаго, — не все ли вам равно, как вас будут называть! У вас не будет ни техники, ни кавалерии. Вам предоставляется возможность снова обрести положение. Мундир. Чинопочитание. Даже погоны!
— Голубчик! — удивился Звегинцев. — Да уж не с луны ли вы свалились? Откуда все это теперь в России?
— Все это скоро будет на Мурмане.
Звегинцев с тоской осмотрел свои шифоньеры.
— Вагон дадите? — осведомился деловито.
— Никаких вагонов. Добирайтесь до нас сами. Не афишируя. Приедете на место — все будет.
Звегинцев неожиданно рассмеялся.
— А вот, кстати, новенький анекдот о Троцком.
— Извините, — заявил Басалаго, — но я антисоветских анекдотов не слушаю. И вам не советую рассказывать.
— Но почему же? Такой остроумный…
— Вот именно. Ибо существует ВЧК, и нам совсем невыгодно, чтобы вас посадили до того, как вы переберетесь к нам. Приезжайте на Мурман и все анекдоты привезите с собой.
Звегинцев долго молчал.
— А как с восстановлением монархии? Что-нибудь слышно?
— Нет. На Мурмане мы вам царя не обещаем.
— А что же будет?
— Крепкая власть. Наша. И — союзники. Мы лишь звено в длинной цепочке взрывов, которые потрясут и угробят большевистскую власть. Но это звено очень сильное. Оно сомкнет единый фронт с Сибирью…
Звегинцев выпрямился и вдруг засмущался:
— Один вопрос… нескромный… о командировочных. Мне, поверьте, даже не на что купить билет до Мурманска.
— Деньги? Но сейчас уже не покупают билетов.
— Не ехать же мне… генералу… зайцем!
— Ваше превосходительство, только зайцем и можно сейчас доехать. Бумаги для печатания билетов давно нет. Да и появись эти билеты в кассе — их никто уже не станет покупать.
— Значит, зайцем? — задумался Звегинцев.
— Да. Сядьте в вагон и не выходите, иначе ваше место займут другие. Терпеливо ждите, когда вагон тронется. Будьте осторожны до Званки, в Петрозаводске вас уже будет ждать начальник вокзала Буланов, в Кеми британский консул Тикстон встретит как друга и снабдит всем необходимым. В Мурманске же вас ждет жизнь, отличная от этой. Мы вас не уплотним, а даже расширим…
— И все это оставить? — Звегинцев развел руками.
— Так и оставьте.
— Но… пропадет. Растащат! А на этом вот стульчике, на котором сейчас сидите вы, сиживала когда-то сама княгиня Чарторыжская, урожденная фон Флемминг, мать знаменитого князя Адама Чарторыжского, сподвижника молодых лет Александра Первого.
Басалаго это надоело, и он встал:
— Ах, ваше превосходительство, все в истории относительно. Пройдет еще сотня лет, и люди будут говорить так: осторожнее, вот на этом стульчике сиживал когда-то лейтенант Басалаго…
Звегинцев отвесил изящный поклон:
— Прошу прощения, но я так и не удосужился спросить вас о том, что стоит за вами…
— Управляющий делами Мурманского Совета депутатов рабочих, солдат и матросов! — представился Басалаго.
— Позвольте, позвольте… — вдруг побледнел Звегинцев. — В какую историю вы меня втягиваете, лейтенант?
— В историю, вершащую судьбу России! Мне, видимо, сразу надо было начинать с этого: вам, генерал, предлагается поступить на советскую службу. И впредь вы так и обязаны говорить, ежели спросят… Извините, но я вынужден покинуть вас: меня ожидает прием у зубного врача.
— Я могу предложить вам чудесные капли!
— Благодарю. Но мне надобно сменить пломбы…
* * *
Через некоторое время Басалаго уже сидел в зубном кресле напротив промерзлого окна, под которым лежали мокрые тряпки, собиравшие талую сырость с подоконника. Было холодно в кабинете. Наконец дантист появился и сразу ослепил Басалаго блеском зеркала, укрепленного над креслом так, что лейтенант не мог поначалу разглядеть лицо врача.
