Разом вбежали японские солдаты, заломили Полынову руки. Плоские тесаки уперлись в спину ему, и он шагнул к смерти:
Сволочь! Ты все-таки победил меня… Теперь я не могу рычать, но и мяукать на радость тебе не стану…
Глогер самодовольно ответил Полынову:
— Так не всегда же побеждать тебе! Иди и прими смерть, как положено члену нашей исполнительной «боевки»…
Чувствуя под лопатками колючие острия винтовочных тесаков, Полынов с трудом сохранял самообладание, но при этом в его голове кружились, подобные вихрю, всякие варианты освобождения. Кажется, на этот раз ему не выкрутиться. Самураи — это не бельгийский комиссар дю Шатле, не берлинский полицай-президиум на Александерплац, наконец, это даже не жандармский следователь Щелкалов. Покорно он шел, куда велят штыки, и болью отзывались в сердце пропетые когда-то слова:
Какие речи детские Она шептала мне О странах неизведанных, О дальней стороне…
«Ах, Анита! Почему я тебя не послушался?..» Солдаты во главе с молодым офицером отвели его на двор Рыковского правления, где свершались ежедневные казни. Возле забора на коленях уже стояли двое — полицмейстер Маслов, пойманный в одежде каторжника, и тюремный инспектор Еремеев, который клонился к земле, близкий к обмороку. Маслов долгим взором вглядывался в Полынова — узнал его:
— Вам-то, кажется, я не сделал зла.
— Лично мне — никогда, — ответил Полынов.
— Так помолитесь за меня…
— И за меня! За меня тоже, — выкрикнул Еремеев. Это были последние их слова, и через минуту на земле лежали два обезглавленных тела. Японский офицер сказал:
— Хзлло! Теперь ваша очередь.
Это неожиданное для японца «хэлло» оказалось спасительной зацепкой. Полынов шевельнул пальцами связанных рук.
— Господин офицер изволит говорить по-английски?
— О да! Но у вас произношение намного лучше, чем у меня… Вам приходилось жить в Англии?
— Нет, только в африканском Кейптауне.
— О! Может, вам завязать глаза?
— Не стою ваших забот, — ответил Полынов, лихорадочно отыскивая лазейку для спасения. Он глянул, как затихло в агонии тело полицмейстера. — Все это странно! Вы казнили сейчас «шпиона» Маслова и «предателя» Еремеева, которые никогда не шпионили и никого не предавали. Между тем в личном окружении вашего генерала Харагучи я знаю подлинного резидента русской разведки… Кстати, он опытен и опасен для вас!
Спина освободилась от прикосновения штыков.
— Кто же это? — насторожился самурай.
— Вы наивны! — повысил голос Полынов. — Не стану же я болтать с вами о серьезных делах на этом дворе, где скоро можно играть в футбол отрубленными головами. Я могу назвать русского шпиона только генералу Харагучи,..
«Анита, милая Анита! Какие речи детские она…»
— Сразу развяжите мне руки, — велел Полынов. Рулетка снова раскручивалась перед ним, суля сказочный выигрыш — жизнь! Японский офицер проводил его во внутренние комнаты правления, где за столом — в окружении адъютантов — сидел сухонький старичок в очках, и Полынов догадался, что этот кровожадный пигмей и есть генерал Харагучи.
Он с достоинством ему поклонился.
— Переводчик не нужен, — сказал Полынов, — ибо из английских газет я, знаю, что вы окончили военную академию Берлина, и вам будет приятно освежить свой немецкий язык.
— Гутен таг, — сказал Харагучи, держа между ног шашку в черных ножнах.
— Я даже удивлен. Где же вы в условиях Сахалина могли читать английские газеты?
— Мне давал их для чтения барон Зальца.
— Гут, гут, — одобрительно закивал Харагучи. — Мне доложили, что вы узнали шпиона при моем штабе… кто он? Никаких колебаний. Спокойный ответ:
— Глогер, что торчит у вас на веранде. Я не знаю, что он у вас там делает, но бед всем вам он еще наделает.
Среди японцев возникло замешательство, адъютант Харагучи куда-то выбежал и скоро вернулся с бумагами. Генерал вчитался в одну из них, неуверенно пожав плечами. Потом встал и вплотную подошел, к Полынову, поблескивая очками:
— Обвинение серьезно. Но я вас выслушаю.
— Глогер — опаснейший русский шпион, который чрезвычайно ловко притворяется польским националистом и ненавистником России. Под видом ссыльного он прибыл на Сахалин как раз накануне разрыва отношений между Петербургом и Токио. Вы сами понимаете, насколько удобна такая маскировка.
Харагучи вернулся и столу, волоча за собой шашку.
— Если сказанное вами правда, то откуда вам это известно? Наконец, кто может подтвердить ваши подозрения?
— О подозрениях я бы молчал. Я высказываю не подозрения, а сообщаю точные факты, которые мог бы подтвердить только один человек, недосягаемый для вас ныне.
— Кто же это?
— Капитан русского генштаба Сергей Жохов, возглавляющий разведку на Сахалине под личиною журналиста.
Полынов смело «выдавал» врагам своего друга, зная, что Жохов скорее застрелит себя, но он никогда не попадется живым в руки врагов. Все застыли в молчании.
— Жохов! — сказал Харагучи, а его адъютанты торопливо перелистывали перед ним бумаги. — А кто же вы сами?
— В чине коллежского асессора исполнял обязанности судебного следователя в Корсаковске… Иван Никитич Зяблов! — снова раскланялся Полынов, представляясь. — Служил при бароне Зальца, который считал меня своим близким другом.
Под генералом Харагучи отчаянно скрипел венский стул.
— Во всей этой истории, — сказал он, — столько вранья, что я начинаю удивляться вашей наглости… Вы ведь никогда не сможете ответить мне на вопрос почему именно капитан генштабист Жохов вдруг решил поделиться с вами секретными сведениями об этом Глогере?
Напрасно самураи торжествовали победу.
— Я давно жду такого вопроса, — ответил Полынов. — Моя дружба с Жоховым тянется еще с детства, мы вместе учились в Демидовском лицее города Ярославля, после чего Жохов поступил в Пажеский корпус, а я волею судеб оказался на каторге. Наверняка у вас имеются сведения об офицерах сахалинского гарнизона… так проверьте мои слова по своим бумагам.
Удар — точно в цель! Харагучи быстро переговорил с офицерами штаба по-японски, они бурно спорили, наконец в своем досье Харагучи что-то подчеркнул ногтем.
— Мы вам поверим лишь в том случае, если вы скажете, кто был отцом вашего друга Жохова и какую он занимал должность! Будучи его другом, вы не можете не знать этого.
— Отец капитана Жохова служил по выборам дворянства, занимая должность Тетюшского уездного предводителя…
Проверили и поверили! Харагучи вскочил и, громыхая шашкой, что-то злобно и гортанно выкрикивал, после чего из глубин дома послышался сатанинский вопль Глогера:
