— Наконец, — рассказывал Иессен, — незабвенный Степан Осипыч, благословляя меня на бригаду крейсеров, дал мне четкую инструкцию, и я наизусть помню ее слова: «Наши суда в артиллерийском деле выказали превосходство перед судами неприятеля…» Так стоит ли нам пороть горячку?
Андреев ответил, что действие бринковского снаряда можно уподобить лишь удару топора, разрушающего ящик; японский же снаряд, напичканный шимозой, превратит его в пыль.
— Американцы в своих газетах пишут, что шимоза дает такой жар, от которого даже броня плачет стальными слезами.
— Ну, эти янки известные болтуны…
Море осветила большая, очень яркая лунища.
— У‑у, волчье солнышко! — ругали ее матросы. После полуночи на 7 июля Панафидин с мостика передал в салон командира по извилинам переговорных труб:
— Нас не ждут, и я вижу свет японских маяков.
— Какого цвета? — спросил Трусов.
— Белый и красный.
— Именно они указывают вход в Сангарский пролив. Не прохлопайте сигнал флагмана: сейчас полезем в эту прорву…
Над картами Сангарского пролива склонились рюриковские штурмана — капитан Салов, мичмана Платонов и Панафидин. Сангарский пролив славился вихреобразными «сулоями». Войдя в его узость, огражденную горами, крейсера сразу попали в неразбериху отвратной качки, а попутное течение сильно «подпихивало» корабли в корму, отчего скорость возросла сразу на четыре узла. Рулевые боролись со штурвалами, стараясь удержать крейсера посреди пролива. Трусов стоял у телеграфа.
— В мирные времена, — сказал он, — корабли прижимались к берегам, чтобы избежать этих «сулоев», но… Откуда мы что знаем? Может, у берегов теперь поставлены мины?
Был сыгран «аллярм», и люди уже не покидали боевых постов. Солуха с лекарем Брауншвейгом растаскивали по трапам особые носилки, в которых раненых можно перемещать даже по вертикали, их можно просовывать через люки. Заодно с санитарами трудился и священник Алексей Конечников.
— Помочь, батюшка? — окликали его матросы от пушек.
— Ты в мое дело не лезь, как и я в твои дела не путаюсь, — отвечал иеромонах.
Сотни глаз пронизывали коридор пролива, внутри которого затаилась крепость Хакодате, фланкирующая боевым огнем всю середину Сангарского пролива.
— Семь миноносцев! — оповестили сигнальщики.
В темени пролива миноносцы разом отвернули и шарахнулись в сторону берега. Каперанг Трусов отчаялся:
— Скорпионы проклятые! Значит, нас уже рассекретили, и теперь заработает телеграф на Токио…
С рассветом крейсера прошли мимо Хакодате, демонстрируя свое презрение к противнику. Но крепость города молчала, и Хлодовский сказал, что газетные сплетни подтвердились:
— Все пушки крепостей японской метрополии сняты с берега и отправлены на штурм Порт‑Артура…
Правда, барон Шиллинг клятвенно уверял, что в глубине бухты Хакодате он разглядел очертания китайского броненосца «Чин‑Иен», но «Никиту Пустосвята» дружно высмеяли.
— Никто не верит мне, — обиделся барон…
В семь утра бригада крейсеров вырвалась из теснины Сангарского пролива, и перед ними, величаво и спокойно, открылся стратегический простор Тихого океана… Первой жертвой стал корабль «Такасима‑Мару», который крейсера и потопили. Но, верные себе, моряки России прежде убедились, что вся команда попрыгала в шлюпки, а берег был недалек:
— Ничего! Японцы ребята здоровущие — выгребут…
Остановили английский пароход «Самара», идущий в балласте. Оснований задерживать его не было, и пароход с миром отпустили. А скоро явление рефракции вырисовало фантастическую картину грозного японского броненосца.
— Что за корабль?.. — гадали на мостиках.
Но вот он приблизился и оказался обычным пассажирским пароходом. Солнце уже припекало. По променад‑деку гуляли нарядные японки под зонтиками, из кругляшей иллюминаторов высовывались головенки японской детворы. Встреча с подобной идиллией была столь неожиданна, что матросы скопились у лееров, возбужденные этим зрелищем:
— Бабенки‑то у них ничего… гляди, крали какие!
Иессен тоже досмотрел эту идиллию до конца:
— С женщинами и детьми русский флот не воюет…
Крейсера прощально взвыли сиренами и стали отходить от парохода, никак не нарушая его пассажирского расписания. При этом японские женщины слали воздушные поцелуи, а русские моряки махали японкам руками, желая доброго пути…
* * *
Именно в этот день министр иностранных дел, граф Владимир Николаевич Ламздорф, в здании у Певческого моста русской столицы принял английского посла, явившегося с протестом. Скотт не собирался шутить. Он был возмущен (согласно лондонским инструкциям). Англия уже встала на дыбы. Как? Она — владычица морей, а русские моряки провели ее как старую дурочку на «блошином рынке»…
— Итак, я вас слушаю, — сказал Ламздорф.
Скотт неторопливо раскрыл роскошный бювар:
— Я вынужден сделать официальное заявление. На этот раз я не стану касаться ваших владивостокских крейсеров. Но мы не можем признать правомочности боевых действий крейсеров вашего Добровольного флота на том веском основании, что они покинули Севастополь под коммерческим флагом, которым и ввели в заблуждение турецкие власти, дабы затем пиратствовать по праву сильного против слабейшего на международных морских путях. Вами задержаны наши корабли, в том числе и «Малакка», зафрахтованная для рейса в Японию.
— Да, — отвечал Ламздорф, — мне это хорошо известно. Но задержание «Малакки» состоялось в границах общепринятых норм международного «призового» права, которое во все времена позволяло флотам противников пресекать военную контрабанду… Япония еще за три дня до нападения на Россию стала пиратски захватывать коммерческие корабли, идущие во Владивосток с безобидными грузами, и мировая общественность не протестовала против этих разбойничьих актов. Наконец, не станете же вы, господин посол, отрицать, что броневые листы для защиты бортов японских кораблей, как и многие тонны пикринов и мелинитов для выделки японской шимозы, являются важными стратегическими грузами? Вопрос от России поставлен. Ответ Англии готов:
— Правительство моего короля не может брать на себя ответственность за торговые интересы своих подданных, а броневые листы с пикринами на транспорте «Малакка», задержанном вашими крейсерами, являются частным грузом. Право же личной собственности по всем известным в мире законам остается свято и нерушимо. — Посол захлопнул бювар столь громко, будто выстрелил из сигнальной пушки. — В том случае если ваше правительство не пресечет крейсерский разбой на коммуникациях мира, правительство моего короля вынуждено будет принять самые серьезные меры с далеко идущими последствиями… На дипломатическом языке эта вежливая фраза означала почти «объявление войны». Наши крейсера «Россия», «Громобой» и «Рюрик» прибавили оборотов, уходя прямо в нестерпимый блеск великого океана…
