* * *
Впечатления от пленных с «Рюрика» японцы изложили в интервью для английских газет: «Вообще, — говорили они Сеппингу Райту, — хотя русские были очень спокойны и деликатны, но держали они себя с большим достоинством, даже с оттенком некоторой надменности по отношению к нам, победителям…»
Панафидин появился на палубе «Адзумо» как раз в тот момент, когда японские унтер‑офицеры пытались пересчитать пленных. Матросы, еще мокрые, израненные, не понимали, чего хотят от них эти «япоши», и Панафидин помог победителям:
— Ребята, постройтесь вдоль борта, как на «Рюрике»…
Японский врач наложил перевязки на его обгорелые руки, мичману выдали короткое кимоно (хаори). Всех офицеров отводили в особую каюту, где стоял накрытый для угощения стол, поражавший изобилием вин, заморских фруктов и коробками папирос. Минуя длинный коридор, Сергей Николаевич заметил много пустых бутылок, и в этот момент поверил, что писали в газетах: перед боем японцы, обычно люди трезвые, пьют непростительно много… В каюте Панафидин застал прапорщика Арошидзе и мичмана Шиллинга, который по‑прежнему оставался в своих роскошных кальсонах. «Никита Пустосвят» спросил его:
— Чего тебя подхватили позже? Мы уже обсохли.
— Отнесло течением. Думал, вообще не заметят.
— А‑а, ну садись с нами. Выпьем…
Панафидин выпил виски без всякой охоты. Сообща офицеры стали перебирать в памяти уцелевших — кто кого последний раз видел и где. Арошидзе вдруг показал глазами направо. Панафидин разглядел в борту круглую, почти аккуратную дырку калибром в 203‑мм, через которую вошел русский снаряд. Арошидзе перевел глаза влево. Там, в переборке, была такая же дырища — результат попадания русского снаряда.
— Били точно, да что толку? — хмыкнул Шиллинг.
— Очевидно, — догадался Панафидин, — снаряд выскочил из другого борта, проделав еще дыру, и разорвался над морем.
— Значит… — помрачнел Арошидзе и замолк.
— Значит, — договорил за него «Никита Пустосвят», — эти взрыватели замедленного действия, изобретенные генералом Бринком, могут только смешить японцев…
Вечером, когда их позвали к ужину, дырки были уже заделаны деревянными втулками, точно подогнанными под калибр русских снарядов, и эти незаметные раны в корпусе своего крейсера японцы закрасили: шито‑крыто, никаких следов.
— Ловко работают, — удивился барон Шиллинг.
Утром они увидели крейсер «Нанива» из отряда адмирала Уриу, на котором оказались доктор Солуха и механик Маркович. Панафидин удивился, что иеромонаха Конечникова самураи держат на особом положении… Кесарь Шиллинг пояснил:
— У него такая выразительная физиономия, что самураи испытывают к нему почти родственную симпатию…
Иеромонах был представлен командиру «Адзумо» — кавторангу Фудзи. Якут, естественно, поклонился ему. Но Фудзи тут же указал на портрет императора Муцухито:
— Прежде поклонитесь ему… Куда вы шли?
На его груди, средь множества орденов, иностранных и японских, блистал русский орден Анны 2‑й степени. Задав вопрос, Фудзи предложил священнику гаванскую сигару из коробки. После чего якут заговорил с ним по‑английски:
— Я вряд ли могу ответить на ваш вопрос, ибо я некомбатант, лицо духовного культа и к навигации не имел отношения. Фудзи с подозрением пригляделся к якуту:
— Некомбатант? Я бывал в России и знаю, как выглядят русские священники. У них длинные волосы и большие бороды.
— Я из якутов, — отвечал отец Алексей, — а мои волосы и моя бороденка сгорели в бою, как и этот подрясник.
— Азия — для азиатов… не так ли? — засмеялся Фудзи и сказал, что русских надо вытеснить за Урал. — Вам, якутам, лучше благоденствовать под скипетром нашего микадо…
С этими словами он открыл платяной шкаф своей каюты. Это было совсем уж нелепо, но факт: Фудзи облачил православного иеромонаха в мундир японского офицера. На прощание сунул в карман Конечникова пачку бумаги, назначение которой каждому понятно. Этот японский пипифакс — спасибо за него Фудзи! — позже пригодился для другого дела, более важного…
На подходах к Симоносеки японцы пересадили с миноносца на «Адзумо» шкипера Анисимова. Старик на восьмом десятке лет молодцевато, как юнга, поднялся по зыбкому шторм‑трапу.
— Все сметено могучим ураганом, теперь мы станем мирно кочевать… — кричал он рюриковцам еще издали.
В гавани Сасебо было тесно от кораблей. Здесь рюриковцы увидели броненосцы Того и крейсера Камимуры. Большие портальные краны ловко выдергивали из их башен поврежденные орудия, словно гнилые зубы из десен, подавали на башни новенькие стволы. Японцы, умевшие хранить свои секреты, на этот раз явно сплоховали. Пленные все видели своими глазами:
— Попали мы, братва, как раз в капитальный ремонт.
— Видать, им тоже от нас досталось.
— Да, не все нам… вон какие пробоины!
— Это не наш калибр: это артурцы наделали…
Пленных с «Адзумо» высадили на берег, где они встретили Иванова 13‑го, механика Альфонса Гейне, штурмана Салова и доктора Солуху. Всех раненых отвезли в госпиталь, а здоровым велели построиться. Каждому офицеру была выдана пачка папирос и веер. Почти все были облачены в хаори, лишь один «Никита Пустосвят» оставался в кальсонах, ибо японцы не нашли халата для его гигантской фигуры. Черт дернул прапорщика Арошидзе за язык:
— Вот пусть барон и открывает наш парад победы…
Другой бы обиделся, а Кесарь Шиллинг воспринял этот совет вполне серьезно и занял место во главе колонны — с папиросой в зубах, с веером в громадной ручище. Было еще очень рано, но вдоль улиц Сасебо уже толпились горожане, молча наблюдая, как перед ними тащится говорливая колонна пленных, ведомая великаном в кружевных кальсонах нежного цвета. И уж совсем было непонятно жителям, почему среди русских пленных затесался босяк с лицом азиата, но в мундире офицера японского флота, поверх которого красуется христианский крест.
Пленных разместили в казармах на окраине (офицеров отдельно от матросов). Иванова 13‑го японцы просили составить списки раненых и здоровых, что он и сделал. Переводчицей была молоденькая Цутибаси Сотико, которую многие знали по прежней развеселой жизни во Владивостоке. От нее же выяснили, что в Сасебо не задержат — всех отправят в Мацуями.
— Хороший город‑курорт, — щебетала Сотико.
— А, был я там, — мрачно возвестил старик Анисимов. — Ничего городишко, только у нас в Тамбове лучше…
Японцы дали русским расслабиться, обжиться в казармах, потом начали таскать на допросы. Легче всех отбоярился иеромонах Алексей, который сказал, что, кроме молитв, ничего не знает. Зато из других офицеров японцы душу вытрясли. Перед Панафидиным они раскладывали карты и схемы Владивостока, просили рассказать о готовности окрестных фортов.
