— Насколько мне помнится… Как ваша фамилия?
— Панафидин. Сергей Николаевич Панафидин.
— Нет. Ваше имя мне не встречалось…
Мичман вышел из штаба на Светланскую как оплеванный. В самом‑то деле! Стоило ли ему так мучиться, дважды свершив побег, чтобы здесь, уже дома, с разбегу напороться на острые копья бюрократических карандашей? Очень не хотелось бы ему обращаться к помощи Стеммана, но все‑таки, пересилив себя, он поехал в доки. «Богатырь» тяжко осел днищем на распорках киль‑блоков, пробоины в его корпусе, заживленные деревом, требовали покрытия листовой сталью, которой — увы! — на складах порта не оказалось. Крейсер, когда‑то образцовый чистюля, теперь выглядел захламленным, красные пятна ядовитого сурика на его бортах казались незабинтованными ранами…
— Да, да, войдите! — отозвался на стук Стемман.
Под стать крейсеру выглядел и командир его, еще больше облысевший, увядший, с мешками под глазами. Одетый в будничный китель, каперанг как‑то померк среди убранства своего салона, где от старых времен еще гордо сверкали зеркала, лоснился лионский бархат постельных ширм и обивки мебели.
— Догадываюсь, зачем пожаловали, — сказал Стемман.
— Нетрудно и догадаться, Александр Федорович: я молод, и, пока молод, надо делать карьеру. Я не стыжусь этого слова, ибо не карьерист, но каждый офицер нуждается в службе.
— И решили вернуться на мой «Богатырь»?
— Если посодействуете в возвращении.
Стемман сказал, что это не от него зависит:
— Кают‑компания, к сожалению, не резиновая. Если вас принять, значит, кого‑то надо выкинуть на берег.
— Печально… Неужели мне, молодому офицеру, теперь много лет ожидать, когда Россия восстановит и отстроит свой флот?
Стемман поднял над столом руки — как бы в раздумье и резким жестом опустил их на подлокотники кресла: шлеп!
Вопрос его был совершенно неожиданным:
— А… ваша виолончель? Так и погибла с «Рюриком»? Панафидин рассказал, при каких обстоятельствах она была расколота форштевнем японского крейсера «Адзумо».
— А‑а, — улыбнулся Стемман, — на «Адзумо» был командиром Фудзи… когда‑то мой приятель. Мы немало с ним выпивали в Нагасаки… перед войной, конечно. Как он теперь выглядит?
Панафидин неожиданно обозлился.
— Лучше вас, — ответил нервно…
Он как‑то по‑новому взглянул на Стеммана. Перед ним сидел человек, явно удрученный тем, что война, от которой он ожидал адмиральского «орла» на эполетах, жаждал орденов и почестей, эта война обернулась для него крахом. От каперанга остался мелочный обыватель, который слишком долго простоял в очереди у кассы, но получил меньше, нежели рассчитывал получить. Однако фразу мичмана о том, что Фудзи выглядит «лучше вас», Стемман хорошо понял, а потому решил отомстить.
— Знаете, — вдруг сказал Стемман, — мне очень жаль вашу прекрасную виолончель. Но еще больше я жалею вас… Вы очень ретиво рвались с моего «Богатыря» на «Рюрик», а теперь после «Рюрика» вернулись к моему разбитому корыту. Мне жаль вас… очень, — повторил Стемман, злорадствуя. — Вы напоминаете сейчас мужа, который, разведясь с женою, снова молит ее о прошлой любви. Будь вы разумнее, вы у меня стали бы теперь лейтенантом. И наверное, играли бы по вечерам на виолончели в доме господина Парчевского…
Панафидина даже передернуло от оскорбления.
— Позвольте откланяться? — поднялся мичман.
— Не смею задерживать… хе‑хе‑хе!
* * *
Нехорошие мысли одолевали мичмана после визита в доки. Консул в Шанхае, точильщик карандашей в штабе, наконец, язвительный Стемман — никто не сказал ему даже спасибо за все, что пришлось ему претерпеть, и, кажется, его побеги из плена готовы поставить не в заслугу, а в вину ему, будто он нарушил требования устава. Не зная, куда уйти от самого себя, Панафидин заглянул в нотный магазин братьев Сенкевичей, которые улыбались мичману через стекло витрины.
— Не желаете ли посмотреть у нас кое‑что новенькое? Вот Скрябина прислали из Москвы, вот и Рахманинов… Все самое последнее. Отличные издания — фирмы Юргенсонов.
Панафидин небрежно перелистал ноты:
— Спасибо. Но я осиротел… увы, это так.
Стало еще гаже. Подумалось — не лечь ли в госпиталь да от чего‑нибудь полечиться? Медицина штука такая: ляжешь на больничную койку, и болезни сразу найдутся. Погруженный в такие невеселые мысли, Панафидин вышел на звуки воинственного марша, доносившегося из зелени Адмиральского сада. В кафе он уселся под зонтиком. Как и в прошлый раз, заказал для себя кофе глясе. Было ему неуютно, неприкаянно, одиноко. Рассеянно обозревая публику, мичман вдруг вскочил, едва не обрушив коленями хилый столик…
Да! Как и в прошлый раз, она была здесь.
Женщина ослепительной красоты в одиночестве пила лимонад.
Но теперь‑то он знал ее имя. Наконец он имел на нее мужские права… Панафидин решительно подошел к ней:
— Дженни! Какое счастье, что я снова вас встретил. Нет слов, чтобы выразить все те сложные чувства, которые вы сумели внушить» мне…
Красавица, не дослушав, стала громко кричать:
— Миша… Миша! Скорее сюда… ну где же ты?
К ним уже подходил солидный кавторанг в белом мундире и белых брюках, в штиблетах из белой кожи.
— В чем дело, моя прелесть? — спросил он, картавя.
— Стоило тебе отойти, и вот этот мичман… вдруг делает мне какие‑то странные намеки. Будто я… о ужас!
Кавторанг пощипывал бородку стиля «де‑катр».
— Объяснитесь. Или вы знакомы с Зинаидой Ивановной?
Панафидин и сам не знал, что тут можно объяснить:
— Видите ли, я недавно из Осаки плыл в Шанхай… конечно, без билета. Но в первом классе французского парохода «Прованс». Вряд ли ошибаюсь! Возможно ли такое совпадение?
— Какой Шанхай? — возмутился кавторанг. — Какое совпадение? Золотко мое, когда ты успела побывать в Шанхае?
Красавица даже обиделась:
— Да что я… сумасшедшая? Никогда не была в Шанхае и никогда не буду. Что мне там делать?
Панафидин в полном изумлении поклонился ей:
— Простите, тогда я ничего не понимаю.
— Я тоже, — сказал кавторанг, — отказываюсь понимать, на каком основании вы кидаетесь к даме с неприличными намеками. В конце‑то концов, мне лучше знать, где бывает моя жена…
Панафидин то бледнел, то краснел от стыда:
— Я приношу вам, господин капитан второго ранга, самые глубочайшие извинения. Но ваша супруга до умопомрачения схожа с той дамой, которую я сопровождал до Шанхая…
— До Шанхая из Осаки? — спросил кавторанг.
