— А чего я там не видел, кроме Клавочки? Москва от меня не убежит. Главное сейчас — подводные лодки. Без них мне — труба!..
Год начался великолепно; что ни день, то новое сообщение: второго января отбиты у врага Великие Луки, третьего — Моздок, четвертого — Нальчик, а пятого — взяли Цимлянскую и Прохладный. Шестого января в кубрик ворвался до предела взволнованный Игорь Московский:
— Слушайте, братцы! Я сейчас такое узнал, что даже сомневаюсь — верить или не верить?
— А что опять случилось?
Старшой класса пожался в дверях:
— Да ведь скажу вам, так вы меня поколотите.
— Выкладывай, что унюхал. Примем с миром.
— Погоны у нас вводят… Погоны!
Долго молчали, потом Артюхов сказал Игорю:
— Перекрестись, бобик… Какие еще там погоны?
— Ей-ей. Слышал, как лейтенант говорил об этом.
Джек Баранов был явно растерян — даже поглупел:
— Да как же так? В кино, бывало, конники кричали: «Бей белопогонников!» А теперь… Ничего не понимаю.
Финикин тоже не отказался от дискуссии!
— Так то белые, а нам нашьют красные.
На него заорали изо всех углов:
— Иди ты! Какие красные… на флоте-то!
— Это не пойдет! Уж тогда синие… или белые.
Посидели и подумали. Коля Поскочин сказал:
— Не знаю, как вам, а мне это нравится. Честно скажу, все у нас есть, а вот на плечах всегда чего-то не хватало.
— Вообще-то, конечно, правильно, — — поддержал его Артюхов. — Разве можно представить себе Нахимова или Макарова без погон? Вон развешаны у нас по кубрику их портреты… Что тут позорного? Все армии мира носят погоны, и нам, русским, они тоже к лицу!
Скоро им зачитали приказ: для поднятия воинской дисциплины и выправки, ради большей авторитетности советского воина в соответствии с Указом Президиума Верховного Совета СССР ввести ношение погонных знаков отличия. «Надевая традиционное отличие — погоны в дни великих победоносных боев против полчищ немецких захватчиков, Красная Армия и Военно-Морской Флот тем самым подчеркивают, что они являются преемниками и продолжателями славных дел русской армий и флота, чьи подвиги нашли признание всего мира…»
— Вопросы есть? — спросил Кравцов, закончив чтение.
Был ясный морозный денек, вовсю наяривало солнце.
— Есть! Когда наденем погоны?
— Без погон не останетесь. Что положено, то положено.
— А что напишут на юнговских погонах?
— Тоже не советую волноваться: что-нибудь придумают.
— Какие там погоны! Нам еще и ленточек не выдали…
— Ты же в шапке стоишь, — отвечал Кравцов. — Зачем тебе на ушанку ленточка? Подожди лета, а сейчас не теряй хладнокровия… Товарищи юнги, — призвал роту лейтенант, — прошу ответить на этот указ новый подъемом в учебе и особенно — в дисциплине…
Только все разошлись, как из тамбура раздался голос:
— Идите скорее смотреть! Там боцмана насмерть бьются.
Все кинулись в землянку боцманов, над входом в которую висела броская надпись: «ЛУЧШИЙ КУБРИК ПО ПОКАЗАТЕЛЯМ ПОРЯДКА И ДИСЦИПЛИНЫ». Словно подтверждая эту широковещательную вывеску, Мишка Здыбнев давал прикурить Витьке Синякову. Парил они оба здоровущие, кулаки у них крепкие, — по кубрику летали лавки, кровать старшины грохнулась в сторону… Бились!
Один боцман держал кошку, чтобы кисаньку в драке не помяли.
— За что они так? — спросил его Савка.
— Точно и сам не знаю, — ответил тот, гладя кошку. — Но оба они курящие. Думаю, не из-за махры ли сцепились?
Два парня бились зверски — кулаки их работали, словно шатуны в паровой машине. Хрясть да хрясть! Кто-то из юнг кричал:
— Эй, не пора ли кончать? Побаловались — и хватит!
Другие на это возражали:
— Погоди ты! Пускай Витьке хотя бы нокдаун сделают…
Обрушив вешалку с шинелями, Синяков треснулся на идеально чистую «палубу», пахнущую мылом, содой и хвоей. Здыбнев сказал:
— Ну, как? Получил свое?
Прибежал командир роты, и драка кончилась.
— Ведь только что, минуту назад, я говорил о дисциплине. Здыбнев, как не стыдно? Отличник и старшой… За что бил Синякова?
— Он знает, за что ему дали, — ответил Мишка лейтенанту.
Синяков выбрался из груды шинелей, потрогал разбитую губу.
— За что тебя избил юнга Здыбнев?
— Не знаю, — хмуро буркнул Витька. — Нотами не обменивались.
Явился боцманский старшина, и Кравцов наказал ему:
— Готовь документы в Кремль… отправим на гауптвахту!
— На которого готовить?
— Оба хороши…
Савка Огурцов пошел за Мишкой к проруби озера. Боцман брызгал на себя ледяной водой, озлобленно фыркал в черную впадину полыньи. Потом Мишка накрепко вытерся вафельным полотенцем.
— Вот собака! — сказал он, глядя на другой берег.
— За что ты Витьку так изметелил?
— И тебе не скажу, — ответил Савке Здыбнев. — Но, поверь, не за себя. За одного нашего дурака морду Витьке набил…
В одну из ночей Савка дневалил по роте, когда из Савватьева притащилась Бутылка, волоча за собой санки по снегу. Из кубрика боцманов вывели юнгу, с одеялом на плечах, в сильном жару.
— Что это с ним? — спросил Савка. — Простудился?,
— Ну да! Мы не простудные… Он накололся!
— Как это… накололся? — не сразу понял Савка.
— Татуировку ему кто-то сделал. Говорят на Синякова.
Бутылка, прядая заиндевелыми ушами, повезла пижона в санчасть. Савка тут догадался, за что бил Витьку славный парень Здыбнев.
— А что он хоть наколол-то себе? — спрашивал.
— Да штурвал на груди… баранку с рогульками.
Боцмана гнали Савку из кубрика, чтобы не мешал досыпать.
— Штурвал, — сказал он, уходя, — это же старомодно. Сейчас с моторами. Медленный поворот — отработаешь одной рукоятью. Нужен резкий — кладешь на борт сразу на рукояти.
— — Иди, иди! — выставили его. — Без тебя все знаем!
…В январе была прорвана блокада Ленинграда.
— Теперь бабушка выживет, — сказал себе Савка.
* * *
Шло время. Юнги учились, здоровели, глубоко дышали и всячески развивались. Морские понятия, всегда точные и кратко выраженные, мореходная техника, блещущая медью и оптикой, уже заполнили сознание юнги они входили в их быт, как неизбежные представления о жизни. Человек ведь не удивляется тому, что в мире существуют тарелки, ложки и вилки, — так же и рулевые стали считать неотъемлемыми от жизни секстан, эхолот, анемометр, одограф и пеленгатор.
